…Таким образом, отпадает загадочное стремление организма, как будто не стоящее ни в какой связи ни с чем, самоутвердиться во что бы то ни стало. Остаётся признать, что организм хочет умереть только по-своему: и эти «сторожа жизни» были первоначально слугами смерти».
Зигмунд Фрейд, «По ту сторону принципа удовольствия»
Я часто думаю – с чего всё началось?
С того сна в середине августа?
Или задолго до всех событий, когда мама начала часто говорить: «Мне уже пора, я не боюсь смерти, я могу умереть, когда захочу»… В семьдесят лет она съездила в паломническую поездку на остров Валаам, где прошла её юность – мама была очень религиозна – после чего и начала пугать близких подобными утверждениями.
Это в наше время остров Валаам – известное место, монастырь, а вот когда маме было двадцать, там, в бывших монастырских стенах, находился дом для душевнобольных и инвалидов войны, и мама – выпускница Ставропольского медучилища – работала в нём медсестрой. Возможно, именно эта страница жизни стала решающей в выборе профессии – позже она стала психотерапевтом. Поездка на Валаам в конце жизни для неё оказалась встречей с давно ушедшей юностью. Что-то произошло с ней после этого, может быть, какой-то душевный надлом или, наоборот – успокоение, как будто она совершила круг и пришла в исходную точку.
В остальном никаких причин думать о её смерти не было. Род наш – из долгожителей. Бабушка моя умерла в восемьдесят пять, прадед – в восемьдесят семь, прадед по дедушкиной линии – в девяносто, и то только потому, что на него рухнула стена стадиона во время футбольного матча, под которой он сидел, активно болея за команду родной станицы Новоалександровки. За семьдесят лет своей жизни мама не потеряла ни одного зуба – только пара пломб, и всё – никаких коронок, мостов и прочих глупостей. А ведь именно зубы – первое, что разрушается в нашем организме, напоминая, как недолговечно и подвержено необратимому разрушению наше тело. Так что у человека с хорошими зубами есть все шансы впасть в иллюзию бессмертия. Когда мы семьёй шли гулять, она бежала впереди меня и внуков, озираясь, поддразнивая нас: «Ну что вы так медленно? Не угнаться за бабушкой?» Придерживалась здорового образа жизни, увлекалась то лечебным голоданием, то сыроедением, была очень требовательна к своему организму, а также к организму детей и своих пациентов. С детства я помню эти железные принципы: нельзя валяться в постели, после того как проснулся; нельзя спать днём; просыпаться надо в шесть утра, после этого – делать зарядку, бегать по парку, обливаться ледяной водой; обязательно надо регулярно дня по три голодать или хотя бы соблюдать пост; ходить босиком. Болезнь, начиная с обычного ОРЗ и до более серьёзных вариантов, подвергалась полному презрению. Лучшее лекарство в её понимании было – пройти километров двенадцать по пересечённой местности.
Странно при этом, что волосы она много лет не красила. Принципиально ходила седой. Мама очень рано поседела – в тридцать лет – и после этого долго красилась в чёрный цвет, а потом ей это надоело. В сорок вышла замуж за моего отчима и перестала красить волосы. В сорок четыре ходила беременной моим братом, вся седая, в спортивных штанах, держащихся на её животе с помощью подтяжек, и в канареечно-жёлтой куртке, вызывая удивление у прогуливающихся по парку курортников. Это был 1981 год, и манера одеваться в нашей стране в то время была крайне консервативной, так что публику в городе она шокировала достаточно. Это очень её веселило. Ей тогда оставалось жить двадцать семь лет.
В религию она ударилась лет в пятьдесят. Со всей своей страстностью. Дмитрий Александрович – её муж и мой отчим – был против. Наверное, не мог простить, что теперь придётся делить её с другим мужчиной – с Богом. Мало кто готов на такую жертву. Он и не был готов. А она постилась, ходила на службы, молебны и категорично требовала того же от всех домашних, за исключением мужа.
