1
– Моя вуаль из кисеи тумана,
И у подъезда ждет кабриолет —
Я вся дрожу в предчувствии обмана:
Стою в шелках, а жениха всё нет.
Маруся Лукова крутилась перед зеркалом.
– Маман, идите сюда скорей!
– Ты чего орёшь на весь дом? – в комнату прихрамывая, вошла Валентина Ивановна и, встав у неё за спиной, с улыбкой спросила:
– Маша, что у тебя на голове?
Лукова, прищурившись, направила струю лака на замысловатую конструкцию из сиреневых волос и нацепила на нос очки.
– Дай павлина! Последний штрих…
Мать извлекла из шкатулки брошь и протерла её рукавом байкового халата.
– Если ты уверенна, что изуродовать свою внешность – это последний шанс устроить личную жизнь, я не буду тебя переубеждать, милая, но знай: ты производишь впечатление не совсем нормальной – вернее, совсем сумасшедшей девочки.
– Не мешай входить в образ, – Маруся пристегнула латунного павлина к блузке, – пора Рыжую будить.
Юля Жукова вздрогнула: в прихожей разрывался телефон.
– Какого чёрта? Это ты, Лукова? – сонным голосом пробурчала она, сняв трубку.
– Я – кто же ещё? Через сорок минут Наташкин поезд приходит.
– Ты в своём уме? Посмотри на часы!
– Прости: немного ошиблась.
– Заходи раз ошиблась. Только тихо: Севка спит.
Юля приоткрыла входную дверь, и, закутавшись в плед, вышла на балкон. Она с трудом разглядела подругу, срывающую цветы в палисаднике. Надёргав тюльпаны, Лукова направилась к подъезду – вскоре в прихожей раздался грохот, и соседка появилась на пороге кухни, размахивая букетом:
– Это тебе! Ты видела, какой туман?
Маруся швырнула на стол кулек с огрызками хлеба, подтянула зелёную юбку в белый горох с огромными накладными карманами, и, показав тонкую ножку, обутую в малиновый лаковый ботинок, артистично покрутила им перед носом Жуковой.
– Признайся: ведь тебе будет стыдно идти со мной по улице, да?
– Чего стыдиться? Все подумают, что я веду тебя на приём к психиатру.
Лукова развалилась на стуле, закинув ногу на ногу.
– Сегодня воскресенье – какой психиатр?
Жукова выпила стакан воды, и, прикурив сигарету, кивнула на кулек:
– Что это?
– Коллеги убирают в хлебницах и приносят мне сухари (буду птичек на кладбище кормить). Чего грустишь?
Задумчиво рассматривая старомодную полосатую кофту подруги с огромными перламутровыми пуговицами и с павлином, распустившим хвост, Юля вздохнула:
– Поставь цветы в вазу – я в душ.
– В глазах тоска, как у некормленой кошки. Что-то случилось, а говорить не хочет. Очень интересно…
С моря дул легкий ветерок – туман рассеялся, и воскресное майское утро предвещало прекрасный теплый день. Девушки вышли из ворот и направились к вокзалу встречать подругу Наташу.
– Ты бы хоть на кладбище оделась, как человек. Настоящее пугало: тебя бы в огород – птицы от инфаркта начнут дохнуть, – бурчала Юля.
– А вдруг человек надёжный случится? Я тебе сто раз объясняла, но ты же меня никогда не слушаешь. Могу напомнить: тот мужчина, которому будет абсолютно безразлично, что на мне надето, и какая причёска у меня на голове навсегда завоюет моё сердце и душу.
– Ты считаешь, это тряпьё вызовет у мужчины желание завоёвывать твоё сердце? И на кой чёрт ему понадобится какая-то душа, если в дрожь бросает только от одного твоего вида. Знаешь, из тебя получилась бы неплохая клоунесса, болтающая чушь в перерывах между цирковыми номерами.
– Моя мама…
– Даже не вздумай! Ни слова о маме.
– Ну, только разок! Моя хромая мама умудрилась где-то выцарапать мужика и подбить его на тёмное дело для материализации своей мечты в виде меня – Маруси Луковой. Она, к сожалению, не сообразила в тот момент, что её дочь будет всю жизнь страдать из-за отсутствия отцовской любви и эгоистично грезила о счастье каждое утро орать голосом армейского прапорщика: «Подъём, Маруся! Ты опоздаешь на работу в ботанический сад!»
