Раннее утро. Мила ещё не открыла глаза, но чувствовала, как солнышко освещает комнату сквозь кисею занавеси, а ветерок играет с тюлем, как котёнок с клубком ниток. Щемящее чувство радости пронзило её сердце. Она открыла глаза, снова зажмурилась и уже медленно приподняла веки. Как она счастлива! Она дома, в своей родной детской комнате, и сирень всё так же стучит в окошко. Спасибо тебе, Господи, за то, что даёшь почувствовать, что и в сорок пять ты, словно в пятнадцать лет, ощущаешь весну как пору пробуждения и начала новой жизни, что рядом любимые мама и бабушка, что мир прекрасен. Услышав движение в комнате, заглянула мама:
– Милочка, ты проснулась, детка? Быстро умываться и завтракать.
«Как в детстве, – подумала с благодарностью Мила. —
Мои любимые море и горы, и мама, и бабушка. Счастье!»
Вскочив, она распахнула окно и поймала в ладони веточку сирени, так упорно стучавшую ей в окошко.
«Найду или нет?» – всё гадала Мила, выискивая маленький цветок с пятью лепестками. Нашла, сорвала и быстро проглотила, загадывая желание. Каждый год она, как и все девочки в их Морегорске, искала сиреневый лепесточек с пятью лепестками, съедала его и ждала, когда же исполнится её желание, всё надеялась, что скоро-скоро.
Надежда всегда умирает последней, а иногда и вместе с человеком…
– Милка, ты где? – это уже бабушка своим зычным трубадурским голосом зовёт её.
– Бегу, бабуля, бегу! – Мила, как и в детстве, боялась её голоса.
По случаю приезда дочери Людмила Николаевна накрыла завтрак в большой комнате, в так называемой «зале», как любила говорить бабуля. Зал, правда, был 4 на 5, всего 20 квадратов, но такой уютный, такой родной, что милее сердцу Милы не было во всех дворцах мира. Посредине комнаты стоял круглый стол (ещё из бабушкиной молодости) – дубовый, с прочными крепкими ножками, – который раскрывался. Между двумя окнами – диван, уже более современный, с подушечками разной величины, такими красивыми. Наволочки на них шила мама из обрезков разных тканей и подбирала так обдуманно и эстетично, что все любовались маминым рукоделием. У противоположной стены стоял массивный дубовый буфет, резной, со шкафчиками и выдвижными ящиками. И буфет, и стол были из одного гарнитура, и никто даже не думал менять эту мебель – с бабулей не хотелось спорить, к тому же сейчас это вообще очень модно. Лет пять назад Мила нашла в Морегорске хорошего мебельщика-реставратора, и он привёл всю эту красоту в надлежащий вид. Другую же стену занимал большой плазменный телевизор, с приставкой и спутниковой антенной. Этот Милкин подарок бабуля одобрила:
– Молодец, внучка, угодила старой бабке, хорошо всё видно, ни у кого из соседей нет такого телевизора. Как в кино. Правда, Люда?
– Да, мама, – подтвердила Людмила Николаевна. – У нас у одних на всей улице.
Сейчас Евдокия Ивановна восседала за круглым столом. «Мама уже причесала и умыла бабулю», – подумала Мила, но дурманящие запахи еды отвлекли её от мыслей.
На круг лом столе, покрытом скатертью, которую связала ещё бабуля, стояла большая сковорода с яичницей из самых что ни на есть домашних яиц, своих, от курочек-рябушек. Птиц было всего пять штук, но мама любила их и называла «рябушки-голубушки». Рядом со сковородой стояло блюдо с кружевными блинчиками, уже появившаяся молодая картошка, варёная, с укропчиком и маслом, домашняя сметанка, тарелка с сырниками, тонко нарезанное сало и домашняя ветчина.
– Люда, ты где? Хватит уже. Всего на столе хватает. Молоко неси и иди кушать, а то всё стынет, – позвала дочь Евдокия Ивановна.
– Иду, мама, иду, – откликнулась Людмила Николаевна и тут же появилась на пороге. В одной руке она несла молочник, а в другой – большую тарелку с жареной барабулькой. Села между матерью и дочкой, перевела взгляд с одной на другую. Вот они, три поколения женщин их семьи. У каждой из них не сложилась женская судьба, но всё равно они счастливы вместе.
