У соседней сопки бетонный забор с колючей проволокой. Старый корпус тянулся вдоль забора. Тянулся, упираясь в сопку, над которой, завывая на ветру, покачивались упругие сосны. Здесь эту песню, ветра и сосен, называли песней шакала – впрочем, к ней привыкли и те, кто остервенелым слухом ловил гулкие шаги охраны по коридорам, и те, кто бессменно глазел на вышках, похожих на маленькие теремки, холодным оцеплением разбежавшихся вдоль зоны…
Шел богатый сквозняками ветреный ноябрь. Без шапок даже на прогулках сжимало льдом голову, а уж на открытом пространстве – и того хуже: лицо мигом превращалось в сосульку!
«Вор в законе» Мазоня, в миру Мазохин Степан Иванович, доживал в зоне последние дни: и хотя свобода только снилась и настораживала, тем не менее он всей душой к ней тянулся. Плохо спал эти ночи, мучала бессонница и нервозность; а все потому, что боялся подвоха – знал по опыту, как легко «заработать еще», если захотят начальники, тем более с «кумом» у него были свои счеты.
А тут еще подводила блатная шушера: в зоне нарастала свара. Рецидивист по кличке Гришка-буйвол, просидевший четыре года и признанный «вором в законе» (высшее у уголовников отличие), качал права: после Мазони он рвался в «паханы». Может, оно так и было бы, если б не один кавказский вор. Тому наследство доставалось вроде бы по праву, так как Гришка-буйвол по сравнению с ним был новичок и к тому же пацан. В блатном мире былые заслуги что-то да значили, и вот по колонии поползли упорные слухи о скорой расправе над самозванцем.
Гришка-буйвол – парень тертый, понимал, что просто так здесь не одолеешь, и, предчувствуя предстоящий «разбор», где смертельный исход был обычным делом, вдруг занервничал: не то нервы сдали, не то понял свою слабинку. На него налетел психоз. Смерть словно надвигалась и не давала ему минуты покоя. Он-то, Гришка-буйвол, знал, что мандраж – плохой для него предвестник… «Пахан» ускользал из-под ног. Оставалась только большая кровь, по большому счету «воровской подвиг», который, по его мыслям, способен был возвысить его в глазах братвы – заодно и поставить братву на место.
Гришка-буйвол решил разобраться с «буграми», которые, по его мнению, перестали подчиняться воровским законам, кроме того, один из них, бригадир, давно был ему ненавистен. Вооружившись двумя ножами, он пошел на половину неверных, в административное здание, где для начала с ходу резанул дневального. К убийце подскочил капитан внутренней службы и выбил окровавленный нож. Но изворотливый Гришка-буйвол успел выхватить из-за пояса запасной и воткнуть нож в офицера…
В окружении «шестерок» Гришка-буйвол властно шествовал по колонии. К нему присоединились агрессивно настроенные блатари. Главным образом те, кто хотел смены лидеров. Толпа росла, и Гришка-буйвол, окрыленный успехом и озверевший от крови, искал новые жертвы. Но дневальные-сявки и бугры-активисты разбежались по дырам. И все же Гришка-буйвол жертву нашел и с диким воплем вонзил нож «ссучившемуся»…
Десятка два сотрудников зоны и военнослужащих еще пытались как-то остановить кровавое шествие, но наглые рецидивисты, готовые растерзать каждого, кто встанет у них на дороге, легко оттеснили администрацию, и с руганью, матом и угрозами толпа прорвалась на жилую сторону.
Начальник колонии подполковник Бажов струсил; еще бы, по стране шла странная зараза. Ежедневно вести доносили о бастующих колониях, о захвате заложников. Только в красноярских лагерях волнение вспыхнуло сразу в двух зонах: Хакасии и в норильской колонии номер пятнадцать. Примеру последовала «Семерка» – мужская колония строгого режима, находящаяся в поселке Арейском, неподалеку от краевого центра…
