Я смотрю на Москву и не узнаю её. Наш мир изменился, все цели, надежды и мечты превратились в прах, осыпающийся сквозь пальцы, подхваченный ветром, оседающий на разбитые, застывшие в немом хороводе машины.
Оборванные электропровода, заброшенные лабиринты улиц, обломанные тела мостов, которые никто не спешит чинить, разбитые витрины банков, наполненных деньгами – бумажками, потерявшими смысл в этом мире.
Мир изменился, неумолимо увлекая за собой людей, выжимая из них всё человеческое, порождая новые ценности, поражая мутациями больше даже не физическими, а умственными.
Некоторые выпотрошили и съели крыс, а на их место пришли сами, прячась по углам, разбегаясь от света, шума или от других людей. Они выживают, сжигая в себе гордость, надежду, любовь и остатки разума. Для них не остается ничего, кроме приступов голода, тут же утоляемого кучкой пойманных в канализации грызунов, чьи тушки, словно предупреждение, остаются за ними, как осязаемый след безысходности.
Другие – хищники, живущие тем, что обирают трупы, камнем лежащие на улицах гибнущего города. Одежда, еда, оружие – все, что есть у мертвого, они забирают, распределяя между собой. Они собираются в лагеря, оккупируя защищенные участки города, не позволяя чужакам приближаться к ним и на пушечный выстрел. Я помню их. Я их ненавижу. Они хоронят гибнущих, закапывая их в землю, но ведь в условиях невероятного голода у всех остальных, только у мародеров всегда есть свежее мясо.
Я смотрю на город и не узнаю его. Обломки зданий с торчащей, словно сломанные ребра, арматурой, осколки битого стекла, проглядывающие сквозь поросли сорняка, куски мебели и вещей того, прежнего мира покрывают улицы. Кремль, бывший некогда гордостью и главной достопримечательностью, потерял своё значение в этом грозном мире, лишенном каких-либо нравственных норм и ценностей. Его пик, оборванный, словно тонкая грань миров, прорезает небеса, а громоздкие стрелки часов навеки застыли, указывая 23:59 навсегда утерянного вчера, завтра которого так и не наступило.
Заросший буйной порослью сорняка, Большой театр ныне напоминает храм потерянного божества, навсегда покинувшего этот мир. Фонтаны, словно резервуары, наполнены водой, а изящная плитка покрылась трещинами, сетью оплетающими арки, словно нить едва видимой паутины, которую внимательный паук растянул на всю площадь, поджидая глупых, уставших мух, целенаправленно летящих в его смертельные объятия.
Храмы, церкви и святые места разрушены. В этом мире нет места религии. Нет места Богу. Золотые купола потускнели, покрылись вековой пылью, приняв свою участь остаться в забвении. Стены монастырей покрыли вмятины, словно чья-то отчаянная рука бесконечно долго осыпала их ударами маленьких кулачков, как дети, не ведая, бьют родителей, пытаясь выплеснуть на них всю ту бурю чувств, что они испытывают. Молельни разрушены, стерты в порошок до того времени, как человечеству вновь не понадобиться Бог.
Маленький цветочек, поражающий красотой в опустевшем, безжизненном мире, медленно раскрываясь, прорастает сквозь асфальт, пробиваясь к тусклому, потерявшемуся в горе обломков и пыли, свету. Мягкие, детские корешки вспарывают дорогу, словно неудавшийся шов на уродливой блузке, прорастая все глубже, охватывая все больше и больше территории. Тонкие, нежные и алые, словно капля чистой крови, лепестки покрывает роса, отторгающая пыль и нечистоты этого мира. Это – надежда. Искра чистой, незамутненной радости, оттеняющей тьму, которая просто не может существовать без света.
Я смотрю на цветок, прорастающий сквозь боль в моей пыльной душе и по грязной щеке, аккуратно повторяя изгибы кожи, стекает соленая вода.