Солнечным летним утром по Пречистенке неторопливо катила карета – довольно наездился вскачь за свою боевую и посольскую карьеру московский градоначальник генерал-губернатор князь Михайла Никитич Волконский. Теперь, когда вот-вот шестьдесят стукнет, он понял: надобно любить покой и иметь о самом себе достойное попечение, иначе и тот свет – не за горами.
Он был одним из тех славных генералов елизаветинской поры, что любили и умели воевать. Получив боевое крещение в турецкой войне, Волконский отличился и в войне прусской. Прусская завершилась нелепо – когда после смерти Елизаветы на престоле оказался поклонник прусского короля Фридриха император Петр Федорович, тут же было заключено перемирие – редкий случай, когда победитель вдруг ни с того ни с сего склонился перед побежденным. Князь Михайла Никитич был сильно недоволен и несколько месяцев спустя, когда обнаружился заговор против императора, вместе со своим полком конной гвардии решительно встал на сторону государевой супруги, бывшей немецкой принцессы, а ныне российской царицы Екатерины. Так Волконский оказался одним из наиболее доверенных лиц императрицы. Вот она ему под старость лет и устроила назначение – командовать большим, сумбурным и суматошливым, только что опомнившимся после чумного бунта городом.
По левую руку, почти сразу за Долгоруковским дворцом, который недавно стали перестраивать заново, показался трехэтажный особняк – бело-зеленый, с непременными колоннами, с просторным курдоннером, с большими флигелями справа и слева. Красивая кованая решетка позволяла увидеть и немалую круглую клумбу во дворе, и фасад, на котором князю более всего полюбилось огромное полукруглое окно над колоннами – такой высоты и ширины, что хоть театр в нем устраивай на радость прохожим.
Кучер придержал коней, осторожно заставил их сделать поворот, тут же привратники, признав карету, засуетились.
Князь Волконский прибыл с неурочным визитом к обер-полицмейстеру Николаю Петровичу Архарову. Не в первый и, надо думать, не в последний раз. Но привычно подивился – куда Архарову такой домище? Жены нет, семьи нет – разве из комнаты в комнату на одной ножке скакать, как покойный государь Петр Федорович чуть ли не до тридцати лет баловался?
Надо сказать, и сам Архаров, вселившись сгоряча в сей купленный для него казной дворец, тоже недоумевал: какого черта?.. Но обратного пути не было. Матвей Воробьев как-то в трезвую минуту запретил.
– Ты государынин наказ Главной полиции читал? Вот то-то. На полицейскую службу велено определять лиц из знатных фамилий, которые не ведают денежного недостатка, чтобы могли избежать повреждения чистоты своей совести! Вот как государыня насчет взяток деликатно молвить изволила. Так что сиди, Николашка, в сем сарае и делай вид, будто и ты богат, как граф Шувалов. Авось с перепугу и поверят. Тогда коли кто и осмелится притащить барашка в бумажке, так то будет целый баран, а не то чтобы сотенкой поклониться!
Архаров кивнул. Наказа он, понятное дело, не читал. Он его слушал. На то у него был секретарь Саша Коробов из недоучившихся студентов. Читать Николай Петрович был не любитель. Да и Матвей не читал – а просто очень уж развеселила государыня своим пассажем насчет чистоты совести, вот он и был у всех на слуху.
Как будто вся Москва не знает, кто такие Архаровы, откуда взялись и сколь туго набиты у них кошельки…
Князь Волконский был встречен знакомцем – камердинером Никодимкой, которому Архаров мог бы и вовсе не платить – Никодимка прилип к нему, как банный лист к неудобному месту, навеки. Еще в чумную пору он, оставшись один-одинешенек, поскольку покровительница его, лихая сводня Марфа, угодила в чумной барак, выбрал для себя новую опору в лице гвардейского капитан-поручика Архарова. Когда гвардеец по воле графа Орлова стал московским обер-полицмейстером, положение Никодимки переменилось к лучшему, хотя и не сразу.
