Красота красная

Нандо, с любовью и по любви.

Хоане и Сабеле, всегда верным, всегда преданным

– Почему художник не может нарисовать что-нибудь, на что приятно смотреть? Зачем лезть из себя в поисках уродства?

– Некоторые из нас, mon cher, видят красоту в странных вещах.

Агата Кристи, «Пять поросят»

А ты что знаешь? Если ты не живешь в этой клетке.

Микель Изал, «Пауза»

Кто-то хочет быть нормальным, а я хочу, чтобы по мне скучали.

Иван Феррейро и Амаро Феррейро, «Другая половина»

Красота красная, как миска с вишнями. Так говорила моя первая учительница рисования. Это первое, что приходит мне на ум. Стараюсь отбросить эту мысль, потому что она иррациональна. Но не могу отвести взгляда от пола в комнате. Меня поражает образ девственно-белого платья, наброшенного на огромный круг клубничного желе, который я однажды видела на выставке современного искусства. Я помню платье. Красный глянец желатина. Помню безумный запах клубники. Когда через две недели я вернулась туда, желатин уже начал разлагаться. Интересно, когда же начнет гнить этот пол?

У людей в организме содержится от четырех до шести литров крови. Этого хватит, чтобы покрыть пол помещения площадью девятнадцать квадратных метров. Я знаю размеры комнаты, потому что помогала Саре ее обставить. Девятнадцать квадратных метров залито кровью. Ни единого чистого от алой жидкости сантиметра. В комнате нет ковров. У Ксианы аллергия на клещей. Была. Еще у нее была аллергия на орехи. Сара была одержима этим. Точно, Сара. Я должна быть с ней. С Тео. Нужно их позвать. Я знаю, что обязана это сделать. Но если я открою рот, то получится только визжать. Просто я не хочу, чтобы они приходили. Ведь тогда они увидят тело Ксианы в этом воплощении моря.

Невозмутимого моря.

Гладкого.

Густого.

Гипнотического.

Красота – это клубничное желе, которое вот-вот сгниет.

Вот о чем я думаю, когда открываю рот и начинаю кричать.

Глаза. Больше всего его поразили глаза, лишенные всякого выражения, похожие на две пластмассовые пуговицы, пришитые к мордочке плюшевого медведя. Коннор проигнорировал историю болезни, которая находилась в папке у стажера. Женщина закрыла глаза. Она казалась спящей, но Коннор знал, что она притворяется.

Он перевел взгляд на бинты на ее запястьях.

– Лия Сомоса. Женщина. Сорок лет…

Голос практиканта вывел Коннора из задумчивости.

– Лия Сомоса?

– Да.

– Разве она не пациентка доктора Валиньо? – едва закончив фразу, Коннор уже пожалел, что заговорил при женщине. Конечно, под этими веками, под словно бы мертвыми глазами она думала, что ей все равно, кто ее врач. Что у нее вовсе нет врача. Нет человека, который о ней позаботится.

Коннор поднял указательный палец, чтобы заставить стажера замолчать, и жестом предложил ему выйти из комнаты. Сам он двинулся следом, а покинув палату, забрал папку.

– Где Валиньо?

– Был на встрече с людьми из министерства. Сказал, по поводу внедрения каких-то новых протоколов. Также он поручил мне попросить вас позаботиться об этой пациентке. Его очень беспокоит шумиха вокруг ее дела.

– И он отправил вас разговаривать со мной? Дерьмо. Оставайтесь здесь. Проверьте лекарства. Увеличьте дозу, если увидите, что она не спит. Сейчас ей лучше отдохнуть. Возьмите историю болезни. Занесите, пожалуйста, ко мне в кабинет, как только закончите. Я побеседую с Валиньо.

Коннор стремительно спускался по лестнице, чувствуя, что сыт по горло выходками Адриана. Коннор был не прочь взяться за сложные дела, но ему надоело, что его никогда не предупреждают. Что его временем распорядились, не посоветовавшись с ним самим. На ум вновь пришло лицо женщины. Ее глаза. Именно они. Нет. Коннор не собирался мириться с тем, что это взваливают на его плечи. Такое дело должен был вести Адриан. Не зря ведь именно он главврач.