Глеб и не думал, что можно быть неуязвимым, как в кино. То есть застрахованным от неестественной смерти. Присниться не могло, что подставит майора милиции под нож.
В девяностом году неожиданно умерла мама, и Глеб полетел на похороны в Черноземье. Отпевали маму в Казачьей церкви, а на подходе за огородами радовался солнцу Хопёр. Деревенское кладбище клонилось вниз, к старице, а на другом берегу росли веники. Пахло настоявшейся на траве жарой. Сорвался с неба и вспорхнул на оградку кобчик. Женщины переглянулись: не иначе душа прощается?
Глеб коснулся маминого лица – холодный камень. К горестному чувству добавилась обида на трагическую нелепость. Болезнь не считалась опасной, пятьдесят пять не возраст.
Остались три здоровых мужика – отец, Глеб и младший брат. Не семья, а непонятно что. Со временем острота переживания, как и положено, стёрлась. И не столько горе, сколько несправедливость случившегося толкнула Глеба разобраться, можно ли было спасти маму?
Уже в Сибири, в огромной библиотеке ГПНТБ, Глеб поднял статистику смертности. Из семнадцатилетних подростков до шестидесяти не доживает двадцать процентов. Они умирают неестественно: от повреждений, невозможности дышать, отравлений или болезней. Вот и мама попала в разнарядку.
Дома Глеб достал выпускную школьную фотографию. Ребята смотрят в будущее, и умирать не собираются. Сейчас им тридцать семь, но троих уже нет. К шестидесяти годам умрёт столько же. На ком чёрная метка? Смерть выбирает случайно или целенаправленно? За какую провинность?
Зимой девяносто первого в Глеба стреляли. То был день чудес: монтажники собрали термограф, и он заработал. Температура человеческого тела только в подмышке 36.6, а на груди и других местах совсем разная. Температурные пятна и полосы снимает особая видеокамера – термограф – для врачей, чтобы болезни определять.
А Чуприн пропал куда-то, как выяснилось, – лежал дома с сотрясением мозга. Подруливал к заправке, когда вперёд влез чёрный джип. Вырвал Чуприн у бритоголового пистолет, но ударили по голове, и он повалился мешком. Очнулся в окружении водителей, его подняли, отряхнули. Зачем полез, видишь, бандиты? Джип этот на Цветочном стоит, вот бумажка с номером, но лучше не суйся.
Бандитизм как туберкулёз тогда перешёл в открытую форму: кожаные куртки и кашемировые пальто оккупировали ландшафт. Бритые головы напоминали каски немецко-фашистских захватчиков.
Узнав про травму компаньона, Глеб взбесился и хотел бандитскую машину сжечь, но как молодой Ленин, пошёл другим путём. За полночь, в лыжном костюме возник на Цветочном бульваре и принялся долбить джип гвоздодёром. Бедная машина закричала, окна засветились. Глеб побежал по просеке подступившего леса. Но и бандит оказался резвым, гнался и стрелял. Глеб пригибался, но не сворачивал, застрял бы в глубоком снегу. «Неужели пуля ветку перебила?». Дорогу пересекла спасительная лыжня, Глеб изменил направление и сделался стрелку невидимым. Так закончился биатлон. Бандиты искали его, спрашивали у коменданта аспирантского общежития. Лыжный костюм с лампасами пришлось выбросить. Геройский поступок Чуприну остался неизвестен, Глеб предпочёл помалкивать.
Этот случай подсказал, что в людях, выживших в критической ситуации, может быть что-то общее, предохраняющее от смерти.
В науке почти не платили, и учёные Сибгидро искали левые заработки. Глеб с Чуприным прямо в лаборатории занялись предпринимательством. Произвели термограф для Казнадеевского института и хорошо наварились. Но продолжить не удалось, деньги в медицине кончились. Глеба пригласил Казнадеев вечерами снимать термографом больных. А Чуприн взялся перепродавать компьютеры. В рабочее время гидродинамикой заниматься перестали – один обзванивал фирмы, другой изучал по газетам гибель знаменитостей. И надумал Глеб, что от неожиданной смерти предохраняет дело, не связанное с предыдущим опытом.
