Темное небо безрадостно нависало над Рождественкой, словно угрожая скорым проливным дождем. Тучи, разбухая от наполнявшей их влаги, принимали причудливые формы, страшные и давящие, словно безысходность. То выражение виноватой безысходности, которое было написано на лицах людей, торопившихся под спасительные крыши домов. Будто стыдясь собственной поспешности, одна из женщин все оглядывалась и оглядывалась назад, на кладбище, где, не замечая надвигающейся непогоды, у свежей могилы, стояли два человека. Он одной рукой обнимал ее за плечи, другой опирался на палку: Мирон Челышев потерял на войне ногу. Его жена, красавица Анфиса, застывшим взглядом смотрела на небольшой земляной холмик с лежащей на нем фотографией маленького мальчика. Ее Сашенька улыбался ей с этого снимка, и она никак не могла найти в себе силы, чтобы оторвать взгляд от любимого лица.
– Анфисушка, пойдем, милая, скоро дождик польет, – Мирон потянул жену за плечи. Анфиса отрицательно покачала головой.
– Я не верю, что его нет. Понимаешь, Мирон, я этого не чувствую. Тело же не нашли, хоть и обшарили все дно.
– Его могло отнести течением. Ты знаешь Юзу, скольких людей она сгубила. Пойдем. Дома нас ждут.
– Кто? Сестрица моя ненаглядная? Глаза бы мои ее не видели, злыдню! Накаркала – таки беду! С самого рождения Сашеньки твердила: не убережешь, не получится! Притянула лихо, теперь радуется!
– Да брось ты, Анфиса, Вера здесь ни причем! Она любила Сашеньку.
– Конечно, любила! Только совсем спятила от этой любви. Боюсь я ее, Мирон, она же все время твердит о проклятии нашего рода! Только и слышу про то, как все мальчики умирают, а, значит и Сашенька…
– Брось, Анфиса. Ты и сама понимать должна, что то, что она о твоей матери и бабке рассказывала, ерунда. Это всего лишь совпадения.
– Про бабку точно не знаю, но мои братья – близнецы не дожили и до трех лет. Умерли почти в одночасье. Так что у мамы только я и Вера.
– А у матери твоей братья или сестры были?
– Вера говорит, что два брата. Я маму совсем не помню, только то, что Вера рассказывала. Ей-то уже было шестнадцать, мне всего два года, когда мама заболела. Вон там, подальше, действительно две могилы рядом. Иван и Михаил. Может быть, это и есть мамины братья.
– Вот! Ты и сама понимаешь, что эта история с родовым проклятьем, бред.
– Тогда где мой сын? Мирон, почему он утонул?
– Потому, что это был несчастный случай. Потому, что он был очень шустрый, наш Сашенька. А Вера просто не смогла за ним уследить.
– Это она виновата. Она не должна была его выпускать одного в сад.
– Она же не знала, что там, у обрыва, доска в заборе выломана. Да и мы не знали. Там чапыжник один растет, кто туда ходит! – Мирон уже начал терять терпение, – Пойдем, Анфиса! Негоже над могилой ругаться!
Анфиса повернулась к мужу.
– Мирон! Давай уедем. К тебе, в Кротовку. Пусть Верка здесь одна живет. Видеть ее больше не могу. Ведьма она.
– Как скажешь. Только не виновата Вера ни в чем. Любила она Сашеньку, – упрямо повторил он, – И никого у нее кроме нас нет.
Зарево было видно далеко за околицей. Страшный пожар даже по деревенским меркам. Горели сразу все постройки на дворе. От сараюшки уже остались только угли, банька, стоящая у самого забора, полыхала вовсю, вместо огорода чернели корявые палки. Дом же, казалось, стоял насмерть. Некогда добротный пятистенок хоть и зиял темными провалами окон, но крыша пока еще не обвалилась.
По двору, среди горящих кустов металась пожилая женщина, громко причитая во весь голос.
– Господи, да что же это делается – та, а? За что ж вы ее так? Неужели креста на вас нет, изверги? А дите-то зачем, малое совсем? Любавушка, девочка, как же так-то? За что они с тобой так?
