Жизнь великих тоже заполняют мелочи.
Деревенский философ Григорий
Майским, весёлым воскресным утром Пашка проснулся рано, пошевелился на скрипучей железной кровати, на каких в наше время уже никто не спит, лягнул ногой одеяло, расправляя, чтобы завернуться потуже и ещё подремать, попал по жестяной коробочке – сундучку, притороченному к её ножке цепью, скреплённой тяжёлым навесным замком. Душа Пашкина сладко отозвалась на лязг этого «сейфа», в котором давно, лет с шести, он копил деньги. Никто не мог пробраться в эту его тайну, и никто не знал, что денег было около полутысячи, что по советским временам равнялось неисчислимому богатству – у отца с матерью столько за раз никогда не было. Он собирал мелочь, менял на более крупные деньги и копил, копил, копил.
Простодушная заря, будто улыбалась, разливаясь всё шире и шире над горами по восточной стороне горизонта. Утро неизменно венчалось солнечным восходом. Мир замирал и замолкал перед его величественным явлением, чтобы через мгновение отозваться тысячами живых, тёплых, ликующих голосов. Пробуждалось со всей землёй небольшое село Берёзовое в Восточном Казахстане, расположенное на речушке с однокоренным названием Берёзовка и тоже улыбалось своим деревенским естеством широко и просто, как принято у русских и казахов, татар и украинцев, белорусов, немцев, переселённых во время Великой Отечественной войны, и представителей других народов, перемешавшихся друг с другом соседством, дружбами, родством и бытом.
Пашка любил утро за то, что взбодрившееся сознание тотчас подсовывало возраставшую в нём радость: владею, имею, коплю! И всплывали знакомые картинки. Вон муравей тащит кусок прутика или веточки к себе, запасает корнеплоды цокор, которого иногда принимают за крота даже опытные люди. Летом случалось ему наблюдать, как тот волочит морковку в свои ходы на их огороде, как она исчезает под землёй, вильнув зелёным хвостиком.
На старом тополе возле дома Пашка разорил сорочье гнездо, и там обнаружил медную проволоку и дешёвое колечко с блестящим камушком. Утащила и копит. Все тащат, все копят. Пожилой сосед Наум Сидорыч тащит всё, что плохо лежит: трубы, сковородки, стеклянные банки. Говорят, клептоман, больной человек. Пашка уверен, что он не больной и не дурак: во-первых, «нетяжело тащит», а потом им же, у кого украл, продаёт, а, во-вторых, «на подножном корме живёт», а пенсию, жадюга, всю на книжку складывает. А то ещё есть знакомая пара: весёлые, забавные, каждый вечер в чужом застолье, поют, пляшут, смеются, анекдотами сыплют, являются душой любой компании. И не видел он, чтоб они сильно напивались – всегда в норме. Так у них свой кусок сохраняется, копится на чужом.
Когда Пашка был ещё дошкольником, произошёл с ним в жизни случай, оставивший неизгладимый след. Прибыл в село из тюрьмы Худоручко Сеня. Работу не искал, а чем-то жил. Говорили, что ворует. Встретил неприкаянно шляющихся малолеток – пацанов, познакомился, вошёл к ним в доверие, а потом уговорил к одинокой старушке в форточку влезть и деньги стащить вместе с золотым колечком и золотым медальоном на цепочке. Не удивляйтесь: это в новом, третьем тысячелетии, стало нормой учить детей не откликаться на призывы и просьбы чужих взрослых, а тогда для большинства слово старшего было законом. Любой старший мог пацана пристыдить и повоспитывать по-своему, пусть и не всегда успешно. Доверчивый народ был. Дал Сеня ребятишкам по рублю на мороженое. Сам оказался снова в тюрьме, а Пашка с «подельником» остались в пролёте, как сейчас говорят. Разъяснили им дома ремнём, что к чему, продержали в углу часа по два, но, что деньги можно легко срубить, в памяти отложилось.
