Как многие, Отец считал, что имя это больше чем фамилия. На всех документах я подписываюсь Роберт Клифланд Третий. Как и мой Отец, я занимаюсь инвестициями. Основы благосостояния нашей семьи заложил, Дед моего Деда, оба были пасечниками и обоих звали Джерри.
Почему я вдруг оказался Третьим, если мой отец всегда звался Первым, в отрочестве объяснила мне Мать. После школы я регулярно ждал, когда ее серый «плимут» замелькает за полоской живой изгороди и с шипением повернет в мою сторону. В первом отрезке детской памяти, о котором я могу с уверенностью сказать, что помню себя, закрепилась одна ее просьба:
«Сладкий мой, если чего и нужно бояться в этой жизни, так это тишины и машин. Поэтому обещай мне, что если ты даже абсолютно уверен в своей безопасности, пожалуйста, будь от этого подальше».
Ее водительские навыки отчасти подтверждали сказанное. Однажды мне пришлось нарушить наш уговор. Занятия закончились немного раньше, а мою подвесную скамейку, на которой дочитывались библиотечные книжки неожиданно, покрасили. Сидеть на траве я не позволял себе из-за врожденной брезгливости к неконтролируемому контакту с каким-нибудь пауком или гусеницей. Лучшим местом для наблюдения за дорогой и изгородью мне тогда показался невысокий бордюр, подпирающий тротуар. Когда среди дня пустел школьный двор, и улица перед школой практически вымирала, то в тихую погоду можно было услышать, как отправляется двухчасовой, Южно-Дакотский поезд. Наш городок называли крупным, но за много лет он так и не дотянулся до станции, и чтобы добраться до вокзала от места, где я сидел, без остановок на светофорах и при не слишком аккуратной езде требовалось не менее десяти минут. Обычно после отправления поезда появлялась Мать. Не помню точно, что-то меня отвлекло от дороги, но я очнулся от резкого вопля клаксона из оказавшегося в полуметре от меня хромированного автомобильного радиатора. За рулем сидела женщина, мало напоминавшая мою мать, она была чрезвычайно рассержена. Cолнцезашитные очки подчеркивали неестественный цвет лица: мертвенно-бледный.
Женщина дождалась, пока я забрался на заднее сиденье, и ни слова не говоря, резко развернула «плимут». Мы ехали в противоположную сторону от нашего дома. Мама привезла меня на кладбище. Зачем, спросить не решался. Она включила ручной тормоз и, не поворачиваясь, произнесла:
«Оставь сумку и вылезай».
Я огляделся. Кроме нашего пикапа у кладбищенского забора расположились еще два больших, черных автомобиля. Мать взяла меня за руку и повела за ограду. С улицы казалось, что внутри совсем другой свет – как-то темнее. Это было не так. Судя по всему, мама не раз здесь бывала. Она не торопилась. Почти все надгробия были выше меня. Я старался смотреть под ноги, потому что опасался упасть в свежевырытую могилу, о всегдашнем существовании которой хорошо знал из детских страшилок. Тем не менее, это был не страх. Подобное чувство я испытываю и сейчас, когда попадаю на любое кладбище. Совокупность жизней собранных судьбой за много лет на такой сравнительно маленькой территории превращает меня в ребенка…
Размеры надгробий уменьшились. Мама отпустила мою руку. Я поднял голову. Она покусывала губы, подмоченные влагой вытекавшей из-под очков. В каждой линзе я видел себя, стоявшего рядом с небольшим крестом. Мама, вдруг спохватилась и полезла в сумочку.
«Роберт Клифланд Второй» – был выбито на кресте, а в основании: «Мы никогда не забудем тебя, малыш. Прости нас. Мама и Папа». Обе надписи я прочел, раз по пять. Перебрав цифры, я понял, что родился через одиннадцать месяцев после его смерти, а сейчас был уже вдвое старше него. Мне пришлось догонять Ма. Ее левая рука была занята, в ней дымилась сигарета, она позволила взять себя за похолодевшую правую руку.
