Круэлла де Виль не родилась такой. Такой она сделала себя сама. Хотя, если быть точными, её, как и любое другое живое создание из плоти и крови, конечно же, родили. Назвали её Эстеллой. И ходят слухи, в ночь её рождения звёзды не светили и луна не смела показываться из-за грозовых туч. Поговаривают ещё, на всю округу был слышен волчий вой и реки возле её дома вскипели.
Но люди говорят всякое.
И в большинстве случаев их пересуды оказываются далеки от правды.
Во всяком случае, некоторые из них.
Эстелла пришла в этот мир, как любое другое дитя, – толкаясь и крича. Но едва она появилась на свет, как тут же стало ясно, что она совершенно не похожа на других детей. Некоторые называли её единственной в своём роде. Другие – особенной. Пара-тройка добросердечных прохожих, видевших её на прогулке в коляске, возможно, даже осмелились бы назвать её милой, пока с неё не спадал вязанный чепчик, открывая их взглядам её волосы.
Угольно-чёрные справа, белоснежные слева. С самого её рождения они бросались в глаза своей густотой и цветом. И когда окружающие их видели, они, как правило, переставали считать её милой и начинали считать её чудно́й.
Но материнская любовь слепа, и мать Эстеллы, Кэтрин, не была исключением. Для Кэтрин Эстелла была самой-самой с момента её появления на свет. Проходили дни и годы, и Эстелла выросла из любознательного младенца, щедрого на улыбки, в развитого не по годам карапуза, который стремился всё делать по-своему. Она начала ходить раньше других детей её возраста и к двум годам уже общалась с мамой целыми предложениями. Казалось, она никогда не замечала косых взглядов окружающих и никогда не переживала из-за того, что никто не приходит в гости в их с мамой ветхий, но уютный домик.
Эстелле крошечное жилище, в котором она жила, не казалось унылым или тоскливым. Одежда, которую штопала её мама-портниха, добавляла тесному пространству красок и стала её миром. Эстелла пропускала шёлк, шифон и тафту сквозь пальцы, дивясь их гладкости. Она сравнивала наряды и придумывала рисунки для тканей. Она росла, и её талант проявлялся с новой силой. Сидя на коленях у мамы, Эстелла быстро научилась вдевать нитку в иголку и вскоре уже самостоятельно штопала носки и подшивала юбки. Когда та немногая мебель, которая была у них в доме, окончательно изнашивалась, Эстелла ставила на обивку цветастые заплатки из остатков ткани.
Хотя шитьё давалось Эстелле легко от природы, следовать правилам для неё было чуть сложнее. Матери Эстеллы не раз приходилось деликатно напоминать ей об устройстве этого мира.
– Придерживайся выкройки, – говорила она дочери. – Существует определённый порядок.
– Какое уродство, – возмущалась Эстелла, поднимая выкройку и сравнивая её прямые ровные линии с тем безумством форм, которое она задумала для нового платья своей куклы.
Мать Эстеллы качала головой:
– Как грубо. Ты ведь Эстелла, а не Круэлла.
Круэлла[1] – такое прозвище дала ей мама, когда Эстелла была младше и переживала муки «ужасных двух лет», за которыми последовали страдания «деспотичных трёх лет». Характер Эстеллы, когда он брал над ней верх, мог сделать её капризной, а иногда даже злой. Мать Эстеллы любила напоминать ей, чтобы она держала Круэллу в узде (но в какие-то моменты это было легко, а в некоторые – попросту невозможно). Иногда, услышав напоминание, маленькая Эстелла качала головой или (когда вконец разобидится) разрывала выкройку и топала ножкой. Но она всегда возвращалась, чтобы обнять маму и извиниться. Она не хотела быть грубой. Она просто хотела шить по-своему.
