Ляльки все не было и не было. Макароны, которые я сварил по приходу из школы, давно остыли, склеились комбижиром в серый ком. Хотелось есть, но я хотел дождаться Ляльку. Я знал, что она еще долго не придет. Опять. Без Ляльки было тоскливо.
Из школы я пришел еще в два часа, сварил макароны, хотел закинуть в них тушенку, но тушенка в кладовке закончилась. Есть макароны не хотелось – отрезал горбушку белого, посыпал сахаром и, не снимая формы, пошел на улицу. Лялька будет орать за то, что я не переоделся, но плевать, мне плевать на все: на Ляльку и на ее ор, на школьную форму и саму школу.
Я таскался по городу до темна, сначала дошел до центра по тропкам, давно отысканным мною среди сараев и территорий предприятий. Это были мои дороги, их не знал больше никто, я смог сократить любой путь в городе. Сколько себя помню, я искал дыры в заборах, перекидывал доски через ручьи, искал проходы по краям оврагов. Я знал каждую ржавую бочку и утопленную рессорину на заводских территориях, облазил все стройки и котлованы. Мои руки были постоянно покрыты корочкой цыпок, носки ботинок быстро сбивались, пятна не отстирывались с одежды, пуговицы отрывались с мясом. Когда Лялька видела нанесенный урон вещам, она визгливо орала, хлестала по лицу испорченной одеждой. Впрочем, больно мне не было.
На центральной площади города я посидел на кирпичах в тени зеленой деревянной трибуны, прикинул, где бы взять 20 копеек на два жаренных пирожка с ветчинной колбасой – хотелось есть.
Денег не было, я решил дойти до гастронома, где продавались эти пирожки, поискать копейки. Я планомерно обошел автобусные остановки, позагребал мягкую пыль кедами – на остановках часто находилась мелочь, но сегодня мне не везло.
Около гастронома я увидел парней со школы, Валька из нашего 4 "а" класса, еще трое пацанов по старше. Они тоже были из нашей школы, но, как их зовут я не знал. Парни все были на велосипедах. Удерживая велики ногами, пацаны собрались на сухой бетонной площадкой перед магазином. Валька стоял перед ними на сверкающем синем с фиолетовым переливом "Салюте-С".
Мне хотелось поскорее уйти и хотелось посмотреть на новый Валькин велик. "Салют-С" – мечта каждого мальчишки. Я не знал ни одного, у кого бы был такой велосипед. Я зашел за тополь и смотрел, как Валька нарезал на велике круги, демонстрировал тормоза. Двое из его товарищей были на красных "Камах". Рули и сидушки велосипедов по пижонски выдвинуты на полную высоту, вокруг сидушек натянута золотистая бахрома со знамени пионерской дружины, спицы обвернуты проволокой в разноцветной оплетке, гранатово отсвечивали катафоты. Третий парень был на "Уральце", под задним крылом которого болтался кусок резины, с шестиугольником из восьми красных треугольных катафотов – высший шик. Но Валькин велик был самый крутой. Парни уважительно осматривали приобретение.
У меня не было никакого велика, даже "Школьника". Я тоже хотел, лучше, конечно, "Салют". Я смотрел на Валькин велосипед, и понимал, что он мой. И вот уже мои руки лежат на удобных резиновых ручках с выемками под пальцы, моя нога ощущает упругое сопротивление педалей. Я уже несся с самого затяжного спуска, слегка теряя слух от бокового ветра, когда парни решили проверить велики на скорость и уехали от гастронома. Иллюзия разрушилась, боковой ветер утих. От горечи во рту у меня накопилась слюна.
Идти в гастроном и искать около него мелочь расхотелось. Срезая углы, через дворы я пошел на вокзал. На вокзале до вечера сидел в одном удобном своем местечке в живой изгороди, смотрел на компанию длинноволосой шпаны, с жадностью прислушивался к обрывкам жеребячьих истории, пересыпанным бодрыми матюшками, и обстругивал палочки. Когда палочка заканчивалась, я срезал новую и превращал ее в стружку. Подходить к прыщавым пэтэушникам ближе я опасался – понимал, что они меня прогонят. А я не хотел, чтобы меня прогоняли. От этого я злился.
