«Того света не существует» – моя первая осознанная мысль после возвращения из тьмы. До этого я блуждал в потёмках невесомости и через меня текло и проходило, проносило и пробивало что-то огромное и необъятное, как сама вселенная. Я растворялся в этой великой неопределённости, не спал и не бодрствовал, и даже не осознавал, что всё это со мной происходило, пока не вернулся в яркий свет реальности, пока в меня не вернулась боль. Я жив! И значит, загробного мира не существует. Поспешный вывод, но тогда он мне показался глыбой истины, поправшей и похоронившей под собой все мои сомнения, все мои надежды.
Рядом со мной присутствовал человек. Я видел чётко его силуэт на режущим глаза своей яркой чистой снежной белизной фоне. Сквозь туман слёз, как защитной реакции моего организма, пытающегося защитить зрение от возможной слепоты, не сразу, постепенно, силуэт начал приобретать индивидуальность черт, окончательно убедивших меня, что не всё ещё кончено.
Лиля. Так звали моего ангела спасителя. Влюбился я в неё сразу. С первого взгляда. Оказалось, что так бывает, что такое чувство не поэты выдумали. Они подсмотрели и описали, первыми прочувствовали, а мы, грешные, пошли за ними следом. Сам писать стихи не умею (хотя, будучи юношей, пытался пару раз что-то такое наваять на фоне переизбытка половых гормонов в крови), но поэтов уважаю, особенно Есенина.
Я лежал, видимо на койке, в комнате с тёмными голыми стенами и без мебели (не считая моей кровати, стула и тумбочки), а она, одетая во всё белое, склоняясь надо мной, с тревогой всматривалась, выискивая на моём лице признаки изменения состояния к лучшему. Кома, как я подозреваю, во власти которой я оказался по своему горячему желанию закончить все дела на земле и уйти, как я надеялся, на небо, – не самая дружелюбная леди на свете. Кости моего черепа, армированные усилиями современных докторов Менгеле и их бесовским эликсиром, выдержали выстрел в висок с расстояния всего в пару сантиметров. Кожу снесло, мясо выжгло, кости вдавило в мозг. Дальше не помню, но предположить не сложно. После моей неудачной попытки суицида, когда сознание меня покинуло, осиротевшее тело полетело с обрыва в пропасть. То, что не смогла сделать пуля, предстояло закончить острым камням скал. И здесь моё многострадальное тело выручило своего безалаберного хозяина. Падение со стометровой высоты доконает любого – и меня поломало, скрутило, ошкурило.
Потом мне рассказали, что нашли меня висящем на ржавых иглах ежа, скрученного из арматуры и ждущего жертвы на дне пропасти. Как здесь, рядом с горной речкой оказалась эта груда металлолома никто не знал. Те, кто спасли меня, оказались людьми пришлыми в этих местах, а местных теперь днём с огнём не сыщешь. Лиля мне подробно рассказала, где меня нашли и что там было. Это её приёмный отец, Мирон Григорьевич, заметил человека, угодившего в ловушку.
Лилю удочерили, когда она была достаточно взрослой девочкой – в тринадцать лет. У неё родители погибли в той же авиакатастрофе, что и семья Мирона Григорьевича – жена и две девочки, – вот он и решил спасти девочку от детского дома, а себя – от одиночества. Таким способом можно было, если не убрать, то хотя бы унять боль ужасной невосполнимой потери близких. Полковник поступил как настоящий мужчина и отец, кем он и был на самом деле.
Должно быть выглядел я не лучше, чем труп, поэтому Мирон Григорьевич с его людьми вначале вообще хотел пройти мимо. Мало ли по нынешним временам мертвецов гниёт на дорогах. Не сосчитать. Всех не перехоронишь. Но, на моё счастье, я привлёк – уж не знаю чем – их внимание. Осмотрев меня, разведчик с удивлением обнаружил, что я живой. Меня сняли и принесли в их родной анклав «Журавль».
