Предисловие.
Подводя предварительные итоги первых 57-ми прожитых лет, и если, конечно, говорить очень кратко! … Да мне и не удалось бы сказать все то, что я хочу! Потому что чувства человеческие лежат вне речевого аппарата, вне лексикона. Они – язык души! И сложность перевода того, что ты чувствуешь, средствами языка, – пусть даже самого совершенного, – всегда такого уровня, что невысказанным остается все самое главное! Этот недостаток, невысказанность, мы можем восполнить добрыми делами. Они в известной мере компенсируют все то, что ты не в силах выразить словами в отношении людей. Впрочем, здесь – не о делах. Здесь – только моя речь!…
Хорошо у меня вышло, или не очень, судить, безусловно, читателю!
Рассказ «Финка», серия рассказов «Люди в Церкви» и несколько маленьких миниатюр. А так же «Лабиринты Одиночества» и рассказ «Абрикосы» – вещи, безусловно, спорные! Но от этого не менее интересные! Вот, собственно, и все, что я хотел бы вам предложить.
С уважением, автор.
Утро. Обычное июльское утро в обычной деревне в Центральной полосе России. Слышится кукарекание неугомонного и очень клевачего петуха Маровых, мычание коров где-то вдалеке, на поле, и стрекот кузнечиков прямо под окном деревенской трехоконки, которое завешено грязной марлей. Возле моей головы жужжит назойливая муха, и где-то совсем рядом тихий голос говорит: «Зайчик, вставай! А то проспишь всё Царство Небесное!»
Конечно, это бабуля уже испекла пироги. Потому что этот аромат! … Ах!
Я легок, как мотылек. Я вскакиваю с соломенного матрасика, лежащего на простом дощатом некрашеном полу, и замечаю, что у меня, почему-то, ничего не болит. У меня не ноет и легко гнется во все стороны моя спина. Не ноют вечно больные ноги, и – О, Боже! – У меня во рту еще все зубы. Хотя нет, не все. Многих по-просту еще нет, потому, что они у меня еще не вылезли.
Сейчас мне десять лет.
Сон мгновенно сменяется на активный мой ритм, и я совсем не ощущаю этого перехода. Так бывает только в детстве, когда у тебя нет хронической депрессии и кучи прочих атрибутов бытия, свойственных тому возрасту, в котором детство уже вспоминается, как невосполнимая утрата. Как где-то позабытое счастье.
Я перепрыгиваю через рыжего хозяйского кота, который по наглости своего характера всегда лежит вдоль порога двери, ведущей прямо из комнаты через коридор избы в хлев. А там, в хлеву, где живут куры и гуси, есть то, что заменяет жителям деревни туалет. Там есть жердочка… Бабуля извлекает из русской печки открытый пирог с черникой, которая собрана утром в сухом хвойном лесу совсем невдалеке от избы, где мы снимаем комнату у простой русской тетки по имени Мария.
Тётя Маша Марова. Идет июль одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года от Рождества Христова. Вернее, Новой Эры, как принято было говорить в те годы…
Муж Марии, Василий Маров, только что вернулся из очередной отсидки, и поэтому храпит пьяный в соседней комнате. А мы в этом году в деревне только вдвоём с бабулей. Потому что мама всего полгода назад, в середине февраля, родила моего младшего брата и поэтому, конечно, оставалась в городе.
Я хватаю набегу кусочек бабулькиного пирога и ничем его не запивая, мчусь босиком вместе с деревенскими мальчишками в колхозный сеновал. Там уже собрано под огромным навесом достаточно свежего июльского сена первого покоса, и мы ныряем в него, как в воду, и принимаемся рыть в этом огромном ароматном миру норы и ходы нисколько не хуже мышей, которых тут также достаточно. Мы живем в этом сене почти до самого вечера. А вечером также дружно идем с самодельными луками на колхозные пруды стрелять в лягушек, у которых к этому времени уже вовсю начинаются песни!
