Маркиз Энгсли был не настолько ожесточен, чтобы считать, что царство двуличности – исключительное владение женщин. В эту минуту, однако, он был ожесточен ровно настолько, чтобы вынашивать мысль, что это царство населено главным образом женщинами и весьма успешно правит им сама величайшая королева притворства, вдовствующая леди Энгсли… его дражайшая мачеха.
И если мысль эта и содержала в себе чуть больше драматизма, чем пристало мужчине его положения, что ж, он чувствовал, что вполне имеет право на это прегрешение.
В комнате было жарче, чем в преисподней.
В качестве уступки южному итальянскому солнцу и он, и его слуга Кинкейд были в рубашках и босиком. Они распахнули окна и двери, но бумаги, покрывающие маленький письменный стол и усеивающие пол, лежали неподвижно, нетронутые даже намеком на ветерок. Один лишь зной вливался в тесную комнату, отчего на лбу маркиза выступали бисеринки пота.
– Взгляни на это, Кинкейд. – Маркиз вытер влажную ладонь о платок, прежде чем протянуть расписку, которую читал. – Семьдесят пять фунтов Приюту агнцев Божьих в Восточном Лондоне.
Кинкейд, который, несомненно, после существенной внутренней борьбы между гордостью и практичностью сидел на полу, наполовину заваленный гроссбухами и бумагами, написанными этой сумасшедшей за двадцать лет, поднял глаза.
– Это благотворительное заведение мне незнакомо, милорд.
– Еще бы, – отозвался маркиз, – ведь Приюта агнцев Божьих в Восточном Лондоне не существует.
Он отшвырнул бумагу и схватил следующую, содержание которой рассмешило его.
– Восемьдесят фунтов ежегодно на содержание некоей мисс Блайт, дочери мистера Роберта Блайта и законной подопечной маркиза Энгсли. – Он взмахнул бумагой. – Подопечная. Мой отец, который с трудом выносил вид собственных отпрысков, согласился взять на себя заботу о маленькой девочке? Какая наглая ложь! Почему же никто из нас раньше не замечал вероломства этой женщины?
– Ваш батюшка был весьма увлечен вашей мачехой.
Маркиз отшвырнул и эту бумагу.
– Во всяком случае, насколько он был способен на подобное чувство.
– Одну минуту, милорд. Как зовут дитя?
Маркиз нахмурился.
– Мисс Блайт, – повторил он, уверенный, что Кинкейд прекрасно слышал и в первый раз. – На тебя жара действует? Быть может, короткий перерыв…
– Перерыв желателен, но необязателен. Я спрашивал про ее имя.
– А… – Маркиз пробежал глазами подробные списки покупок, связанных с гардеробом и содержанием маленькой девочки. Без сомнения, все выдуманное. – Вот – Уиннифред. Мисс Уиннифред Блайт.
– Уиннифред. – Кинкейд заморгал, его угловатое лицо осветили понимание и веселая улыбка. – Фредди. Господи помилуй, я совсем забыл.
– Ты хочешь сказать, что этот ребенок существует?
– Да, по крайней мере существовал двенадцать лет назад. Дочка викария, маленькая Аннабелла Холмс, писала о ней вскоре после того, как мы уехали из дома вашего батюшки. Очаровательное дитя, Аннабелла. Такое развитое чувство абсурда для столь юного возраста.
– Именно по этой причине она и стала любимицей моего брата, – добавил маркиз, вспомнив, что Гидеон, похоже, никогда не возражал против того, чтобы Анна всюду бегала за ним по имению, засыпая вопросами. Но это было до того, как Гидеон ушел на войну. Сейчас он другой человек. Совсем другой. Сейчас он бы уже не приветствовал обожание малышки. – О чем говорилось в письме?
– Если я правильно помню, ваш батюшка и мистер Блайт присутствовали на большой и весьма разгульной охотничьей вечеринке, во время которой какой-то пьяный гость поджег конюшню. У мистера Блайта, судя по всему, хватило храбрости вбежать в горящую конюшню и вывести лошадей, но не хватило ума уберечься самому. Рухнув на траву, Блайт обратился с предсмертной просьбой к ближайшему человеку, который стоял рядом с ним, – к вашему отцу.
