Плакать не хотелось. Есть – тоже. Хотелось курить.
Я закурила «Vogue». Как всегда. Хотя слово «всегда» теперь, в силу сложившихся обстоятельств, явно распространялось только на прошлое.
Странное это слово – «всегда». Похоже на избушку на курьих ножках. Или на матерую шлюху. Поворачивается то задом, то передом, в зависимости от превратностей судьбы.
Сейчас «всегда» (курить «Vogue») обернулось ко мне задом. Я курю эти сигареты где-то четыре года. Чуть больше. Судя по всему, через пару недель эти изящные «палочки здоровья» придется сменить на что-нибудь более дешевое. Потому что они станут слишком дорогим удовольствием.
В принципе дальнейший сценарий сегодняшнего вечера мне был ясен. Сейчас я покурю. Потом меня потянет плакать. Плакать придется в кладовке. Для конспирации. В кладовке, «как всегда», будет пахнуть просроченным пивом. А пахнет оно мерзко – типа подгнившего чеснока.
И вот я проплачу минут двадцать в этом просроченном чесноке. Потом умоюсь. Покурю еще раз. А дальше – захочу есть.
И я скажу себе, как говорят эти похожие на мускулистых динозавров американские тети из жизнеутверждающих голливудских фильмов: «Дуся, – скажу я себе. – Ты не должна есть. Ты должна взять себя в руки и не есть. O’кей? Если ты начнешь есть, ты потеряешь этот… как его?.. селф-контрол и нажрешься, как африканский хомяк. И прибавишь еще пару килограммов к своим восьмидесяти. Дай себе установку не есть. Дай ее себе, Дуся! O’кей?»
А потом я отвечу себе, как простая русская баба: «Да залейся оно все вредным кетчупом!» Этот слоган можно петь на мотив: «Чтобы тело и душа были молоды…»
И я наемся. Салатики, тортики и дальше по списку.
Говорят, эффект психологического пофигизма при моем росте (165) наступает после ста килограммов. То есть сначала, до ста, женщина волнуется, комплексует, судорожно ощупывает до синяков свои целлюлитные соцнакопления и так далее, а после ста ей становится совершенно комфортно. То есть, по-нашему говоря, – на…рать. Господи, о чем я думаю! У меня сегодня с утра, можно сказать, жизнь порушилась, а я тут…
«Vogue» приятно катать между пальцев. Он похож на какой-то плотненький стебелек из детства. Катаешь его в руке, потом засовываешь в рот, затягиваешься, всасывая сладкий сок-дымок из стебелька… Да, как в детстве.
Я выбросила окурок в банку из-под Нескафе и стала ждать приступа слезливости. Странно, но он почему-то не наступал. Такое случается, но редко. Может быть, сегодняшний стресс сместил что-нибудь там, в носу? Или в гормонах? А может быть, он накатит позже.
В магазине все уже давно стихло. 10:30. Все разошлись по домам. Продавщицы, охранник, грузчики. Они еще ничего не знают, а завтра им надо будет все сказать. Но это будет завтра.
Я вышла из магазина. Вокруг было темно и тихо. Стояла русская провинциальная осень. Где-то глухо бухала, как будто кашляет отставной прапорщик, собака и гудела сбрендившим шмелем подстанция.
В старых пятиэтажках зажглись окна. В шахматно-пьяном порядке. Пустырь. Дальше – деревенские домики, темные, холмистые поля, переходящие в ночное небо с нарождающимися звездами. Полная желтая луна с голубыми тромбофлебитными венами вынырнула из-за облака и зависла словно бы в растерянности над полуоблетевшим черным тополем. «Еще и полнолуние до кучи», – подумала я.
Когда я подходила к дому, я поняла: нет, слезы и истерика все-таки будут. Только бы успеть зайти в подъезд, подняться на четвертый этаж. Никого не встретив, нырнуть в квартиру и запереться.
Мне повезло. По пути мне встретилась только кошка Сява на подоконнике лестничной площадки между третьим и четвертым этажами. Сява, обычная серая кошка с темными изводами, так и живет в нашем подъезде. Она конкретно ничья и общая. Вроде меня.
