«Не судьба», – говорят те, кто привык ждать. Ждать, когда сами
придут и всё дадут, когда прилетит волшебник в голубом вертолете. И
кино покажет, и эскимо развернет и вложит в руку. Только кусай.
«Не прилетит», – думал Сашка, стоя у подъезда на промозглом
ветру. С неба накрапывал мелкий дождик. Пасмурное небо низко
нависло над крышами, давило глянцево блестящее железо скатов рыхлым
животом. Сашке казалось, что внутри у него только серая мокрая вата
облаков – и сердце. Сердце, которое запуталось. Его, горячее,
переполненное обжигающим алым, облепили пасмурные тучи – не дают
как следует толкать кровь. Поэтому у Сашки перед глазами плавают
серые мухи и в горле стоит ком, который никак не дает
сглотнуть.
У двери подъезда домовые старушки растянули атласные ленты,
трепетали на ветру приклеенные к створке малярным скотчем лепестки
с пожеланиями молодым, бились, словно крылышки неведомых райских
птиц.
Только Сашке не было дороги в этот взрослый рай. Его,
пятнадцатилетнего, там не ждали, не хотели, да, наверное, даже
захоти, не могли бы пустить.
Один из лепестков оторвался и, мелькнув между бабками, словно
прячась от натужного веселья свадебного выкупа, забился Сашке в
капюшон толстовки. Он вытащил его, расправил на колене, прочитал:
«Верности». Быстро, как-то стыдливо скомкал и затолкал в карман,
чтоб не отняли.
Будь его воля, он оборвал бы и остальные, чтобы она поняла, что
все это – и любовь, и верность, и счастье, и взаимопонимание –
может быть у Марины только с ним, Сашкой. И пусть ему только
пятнадцать и он знает ее всего полтора месяца, – он на сто тысяч
лет вперед уверен, что сможет сделать ее счастливый. Тот, другой,
пусть сам за себя говорит, но он, Сашка, спроси его сейчас кто
угодно, сказал бы: «Уверен. Она будет со мной счастлива». Но никто
не спрашивал.
Она мелькнула мимо и исчезла. Белое облачко. Словно дыхание на
холоде. Сгустилась из призрачной дымки – и растаяла. Скрылась
в чреве черного авто, украшенного лентами.
Скользнула сияющим взглядом по соседям, собравшимся у подъезда,
по Сашке… Узнала. На мгновение во взгляде мелькнула радость, ее
стерла легкая тень смущения. Марина улыбнулась – ему, Сашке, он был
уверен в этом, потому что от этой улыбки у него в солнечном
сплетении словно взорвалась сверхновая и ноги сделались ватными, –
и села в машину.
Кортеж, отчаянно сигналя, выехал на проспект.
Дождь припустил сильней. Соседи начали расходиться. Сашка стоял,
вытирая ладонями щеки, по которым стекали дождевые капли, и думал о
том, что никогда больше не опоздает, не станет ждать.
Глупо мерить возраст женщины годами. Эти странные загадочные
существа, временами легкокрылые фейри, временами жуткие разъяренные
горгульи, временами страстные суккубы, а порой холодные ундины –
они живут рядом с нами в своем собственном измерении, плещась во
временном потоке между завтра и вчера, то набрасывая на золотые
волосы флер взросления, то одним легким движением стряхивая его,
чтобы снова стать девочками, вечными Лолитами, одновременно
искушенными и наивными.
В его снах, горячих и смутных, ей всегда двадцать один. Они
ставят палатки на берегу озера в лесу. Сосны качают толстыми
щенячьими лапами на ветру – зовут играть, бегать, с хохотом роняя
друг друга на траву. Два девятых класса, трое учителей, четверо
практикантов. Они по привычке считают школьников детьми, хотя
девчонки уже на голову выше всех старших. Мальчишки пока нет, но
уже ясно, что к осени парни догонят.
Они считают школьников детьми. Поляна полна цветов, и пряный
запах пьянит, заставляя хохотать в голос, гоняться друг за другом и
падать на траву, прижимая к себе понравившуюся девчонку, которую
так хочется придавить к теплой земле, чувствуя, как она вьется под
тобой, словно хочет вырваться. Но у нее в крови горит то же самое
солнечное пламя, и запах травы плавит ее решимость как мед, теплые
капли желания стекают в горло, и облако горячих бабочек оживает в
солнечном сплетении и бьется в ребра, подталкивая двоих друг к
другу.
