Лес полон благоухания. Оно исходит не от отдельного цветка или листа. Это не густой аромат темной рыхлой земли и не сочность фруктов, вызревших до приторной сладости. Запах, который я помню, соединяет в себе все это – солнечный свет, пробуждающий самую их суть, и легчайший ветерок, смешивающий их в единое целое. Она пахла именно так.
Мы лежали рядом в беседке. Над нами тихонько покачивались кроны деревьев, и в такт их движениям на наших телах танцевали солнечные лучи. Ползучие растения, свисающие с ветвей у нас над головами, зеленой стеной окружали лесное убежище. Моя нагая спина утопала в густом мху, а ее нежная рука служила мне подушкой. Лозы и лианы укрывали наше ложе за пологом листьев и крупных бледно-зеленых цветов. Чашелистики вытягивали вперед мясистые губы лепестков, тяжелых от пыльцы. Большие бабочки с оранжевыми в черных отметинах крылышками исследовали их. Одно из насекомых слетело с низко свисающего цветка, опустилось на плечо моей возлюбленной и принялось ползать по ее бархатной пятнистой коже. Я смотрел, как оно развернуло черный хоботок, чтобы попробовать на вкус капельки испарины лесной женщины, и позавидовал ему.
Я тонул в неописуемом покое и удовлетворении, превосходящем по силе страсть. Я лениво поднял руку, чтобы преградить дорогу бабочке, но она бесстрашно перебралась на мои пальцы. Тогда я поднял ее, превратив в изысканное украшение для густых спутанных волос моей возлюбленной. Почувствовав мое прикосновение, она открыла глаза, зеленые с легкой примесью карего. Она улыбнулась, и я привстал, опираясь на локоть, и поцеловал ее, а она прижалась ко мне пышной, поразительно мягкой грудью.
– Мне жаль, – тихо проговорил я, отстранившись после поцелуя. – Мне так жаль, что пришлось тебя убить.
Ее глаза были грустными, но по-прежнему любящими.
– Я знаю, – ответила она, и в ее голосе не прозвучало упрека. – Не переживай, мальчик-солдат. Все будет так, как должно. Теперь ты принадлежишь магии и будешь делать то, что ей потребуется.
– Но я убил тебя. Я любил тебя – и убил.
Она мягко улыбнулась:
– Такие, как мы, не умирают, подобно прочим.
– Значит, ты все еще жива? – спросил я, отодвинулся и, опустив глаза, посмотрел на ее живот.
Она солгала. Моя сабля оставила широкую рану, внутренности вывалились наружу и лежали между нами на мху. Они были розовыми с серым, извивались, точно жирные черви, и, теплые и скользкие, грудой лежали на моих голых ногах. Ее кровь перепачкала мои гениталии, я попытался закричать и не смог. Попытался отстраниться от нее, но мы словно срослись друг с другом.
– Невар!
Вздрогнув, я проснулся и сел на койке, беззвучно хватая воздух открытым ртом. Надо мной нависло высокое бледное привидение, и я сдавленно вскрикнул, прежде чем узнал Триста.
– Ты стонал во сне, – сказал мне Трист.
Я судорожно провел руками по бедрам, потом поднес ладони к глазам и в тусклом свете, падающем из окна, разглядел, что на них нет крови.
– Это всего лишь сон, – заверил меня Трист.
– Извини, – пристыженно пробормотал я. – Я разбудил тебя.
– Ты не единственный, кого мучают кошмары.
Тощий кадет сел в ногах моей постели. Когда-то он был стройным и проворным, сейчас же походил на скелет, а двигался как немощный старик. Он закашлялся и с трудом перевел дух.
– Знаешь, что снится мне? – спросил он, но не стал дожидаться ответа. – Мне снится, будто я умер от чумы спеков. Потому что я на самом деле умер. Я был среди тех, кто умер, а потом ожил. Но мне снится, что, вместо того чтобы оставить мое тело в лазарете, доктор Амикас позволил им вынести меня вместе с трупами. В этом сне меня бросили в глубокую яму и засыпали известью. Мне снится, что я прихожу в себя под телами, от которых несет мочой и блевотиной, а известь разъедает мою плоть. Я пытаюсь выбраться, но на меня падают все новые и новые трупы. Я рвусь наружу изо всех сил, продираюсь через гниющую плоть и кости и вдруг понимаю, что карабкаюсь на тело Нейта. Он умер и гниет, но он открывает глаза и спрашивает: «Почему я, Трист? Почему я, а не ты?»
