Эросы стараются касаться лишь страсти. Коротких и ярких эмоций, не несущих большой нагрузки. Забрать и отдать. Чтобы самим не увязнуть в любви, еще и чужой.
Любовь.
Это восприятие. Это множество оттенков, обилие мелочей. Это свет и тьма, счастье и мука. Это те крупинки, из которых складывается полная картина человека.
Это тесное переплетение физиологии и психологии, способность удерживать их в равновесии, умение видеть, принимать.
Одна только страсть, пусть и лишающая разума, выгорает.
Одни только общие интересы, не имеющие опорой романтику, влюбленность, – перетекают в крепкую дружбу.
Однако соединенные вместе, охраняемые ответственностью, они обретают ту самую абсолютную гармонию тел и душ. Любовь, идеальную во всех отношениях.
Но сколь бы велико не было это чувство, боль от его потери неизмеримо глубже, бесконечно страшнее.
Бармен нарочно громко протащил полную кружку кофе по стойке и впихнул ее почти под самую опущенную голову сидящего по другую сторону перегородки человека.
– Ты плохо выглядишь.
– Знаю. Сегодня уезжаю.
– Сколько вы… – Сайген опустил руки к кружке, обхватил ее и сразу же покрылся мурашками от тепла. Поднял голову и Тиль Вилеш, глянув в его лицо, перестал сотрясать воздух. Напрасно, уже давно следовало это запомнить. Кивнул на кружку, в которую влил тройную дозу кофеина. – Выпей. И возьми с собой кого-нибудь, пусть отвезет тебя.
Сайген долго смотрел, как поднимается пар вверх, точно ему в лицо, конденсируясь на холодной коже. Как в сауне побывал, жаль, что так и не согрелся, пришлось плотнее запахнуть толстовку. Он единственный во всем зале одет был по сезону поздней осени. Его отец быстро дотронулся до его руки, потом достал полотенце и протянул, чтобы Сайген вытер лицо.
– Шейд не любит гостей. Я еду сам. Останусь там на день.
Тиль Вилеш еще сильнее омрачился. Хотел напомнить, что времени для скорби предоставлено было достаточно. Что Шейд три месяца безвылазно сидит в горах и даже не задумывается, что существует другой мир помимо его страданий. И кататься к нему регулярно за несколько сотен километров, теряя кучу времени, здоровья – верх сумасшествия. Своим равнодушием Шейд загонял его сына, и тем самым вызывал к себе еще больше неприязни.
Сайген цедил кофе и, развернувшись, оглядывал Химеру.
– Знаешь, – проговорил негромко, обращаясь к отцу. – Я как-то представлял тебя на этом месте. Посмеялся, правда…
Тиль фыркнул и облокотился локтями на стойку.
– Они все дети. Задиристые и наглые. Хватило недели, чтобы поставить их на место.
Действительно – мэр, неожиданно подав в отставку, к удивлению общественности перебрался за барную стойку ночного клуба своего сына. Долгое время за ним наблюдали, еще настойчивее просили интервью. Сначала пытались честно выяснить причины, потом взялись их придумывать. От вынужденного увольнения и давления сверху до шантажа за взятки – о чем только не писали и какие версии только не разбирали. Тиль Вилеш лишь посмеивался и продолжал ходить в Химеру.
Ему на самом деле были интересны эмпаты. Подруга Кесава, погибшая Зоя. Темный Крайтон, оказавшийся и вовсе не гурманом, а самым жестоким эмпатом. Тем необычнее было наблюдать за ним и крошечной блондинкой, его тенью, которая водила его на поводке.
К тому же он мог стать ближе к сыну, узнать, чем тот дышит и занимается каждый день. Сайген говорил, что в родителе погиб талантливый воспитатель: никто в клубе не перечил бывшему мэру, даже Олив и Тиин ходили на цыпочках. И он был выдающимся организатором. А еще как никто умел договариваться. Ну и, само собой, деньги и репутация, рычаг во всех деловых переговорах: этого у него было в избытке.
Только с Шейдом Тиль Вилеш не смог договориться. Пытался давить, хотел заставить. Грозил запереть. И каждый раз встречался с пустым взглядом, приводящим в замешательство. Запал сходил на нет, постигал всю бесполезность своего занятия и уходил из спальни, где обитала тень. Оставлял Шейда наедине с закрытыми наглухо окнами и задернутыми шторами, без света и свежего воздуха. Но того все устраивало. Хоть дверь и не закрывалась вопреки всем угрозам, из комнаты он не уходил сам. Лишь спускался поесть и возвращался обратно. Иногда с ним запирался его возвращенный, на несколько дней; в таких случаях Шейд вообще не выходил, еду ему носили.
