1
Бывают такие моменты, когда тебе кажется, что решается твое будущее. И трудно сделать опасный шаг, и страшно его не сделать.
В том поселке, в котором жила наша семья – бабушка, тетя и я – было одно место, которое в моем еще детском воображении было окутано, словно осенним туманом, какой-то загадочной тревогой. Представьте себе маленький поселок с населением в четыреста пятьдесят жителей, окруженный лесом, в нем есть школа, почтовое отделение, небольшой магазин, детский сад, администрация и библиотека, несколько разваливающихся деревянных домов и, построенных еще в советское время, двухэтажных многоквартирных домиков – все носит на себе печать какого-то разрушения и забытья. Все, кроме восстановленной усадьбы поэта, к которой ведет длинная, невероятно прямая аллея.
Казалось, что эта усадьба – настоящая реальность, таким новым и нарядным стоял этот дом, таким ухоженным был старинный парк. Когда я заходил в музей (в музее работала моя тетя и, конечно, я мог зайти в него бесплатно), я словно погружался в атмосферу тепла и уюта. Наверное, я сделал бы все, что угодно, чтобы иметь такой же дом. Его комнаты были не так уж просторны, но прекрасно расположены: гостиная, столовая, кабинет и спальня помещика, кабинет и спальня помещицы. Старинная мебель, шкафы с книгами позапрошлого века, причудливые вещи, цветы в вазе, заботливо поставленные моей тетей на столе в гостиной… Ни одной пылинки на рояле, ни одного пятнышка на старом ковре. Этот дом был жилым, ребенком я верил, что этот дом обитаем, потому что иначе не мог быть в нем такой порядок и такой уют. В детстве мне было страшно бродить одному по его комнатам, все мне казалось, что вот сейчас из соседней комнаты выйдет женщина, шурша кринолином, или грозный помещик с хлыстом, с налитыми кровью глазами. Я был здесь незваным гостем, это был не мой дом.
Неподалеку от поместья располагалась церковь, построенная в восемнадцатом веке. Иногда в ней проходили службы, и моя бабушка их посещала. Пока шла служба, я обычно бродил около церкви. Около неё были три могилы: помещика, его жены и одного молодого человека, брата помещицы. Судя по надписи на плите ему было не более двадцати двух лет. Я помню, мне было лет пятнадцать, когда я впервые вдруг задумался, отчего он мог умереть так рано. От чахотки? Может быть, он был убит на дуэли? В те времена это было в порядке вещей.
– Его убили на дуэли, – сказал дядя Сергей, остановившись около меня, когда я как-то стоял около старой плиты. – Глупо. Нисколько не пожил.
Я обернулся к нему. Дядя Сергей любил пропустить стаканчик, особенно по воскресеньям, вот и сегодня от него пахло спиртным, а когда он был в состоянии опьянения, то любил рассказывать сентиментальные истории. Ему нельзя было верить.
– Из-за чего? – спросил я тихо.
– Из-за женщины, конечно, из-за семьи, – равнодушно ответил он и сплюнул в сторону. –Пусть тебе это будет наукой. Вот он, лежит, убитый ни за что, а ведь, наверное, и не знал, что такое любовь, ничего не испытал, одни мечты, одни надежды. Вот она – цена этим мечтам и надеждам.
– Мало ли несчастных случаев.
– Хм, несчастных случаев-то немало, – согласился он, закуривая, – только искать их самому не надо. Дуэли устраивали. Глупо. Конечно, его оплакали, наверное, все, как положено, только знаешь, как гляну на эту плиту, так и жаль парнишку, хоть и прошло два века. Много таких и раньше было, и теперь есть, у которых гордости много да идей разных, да понятия о чести, только вот не то что счастье, а жизнь саму у них быстро отбирают, у птенцов-то таких.
– А вы не знаете этой истории?
– Не знаю. Да и знать-то тут нечего, – сказал дядя Сергей с какой-то обидой, будто почувствовал, что я сомневаюсь в его словах. – Я это тебе к тому говорю, чтоб наука тебе была. Взглядывай почаще на плиту-то.
