Тот парень, что стоял справа, сейчас проверял, на месте ли его нос. Он подносил руку к лицу и пробовал на ощупь – похоже ли ощущение прикосновения пальцев к его шнобелю на привычное.
Вряд ли он мог ответить себе на этот вопрос, так как костяшки его пальцев вздулись и были покрыты запекшейся кровью.
Про второго ублюдка я вообще молчу. А что тут можно сказать?
Сам виноват, не надо было нарываться. Теперь бы не пришлось корчиться под носком моего ботинка, безуспешно пытаясь высвободить свое левое ухо.
Пусть скажет спасибо, что дешево отделался, – в этот раз я не надела итальянские сапожки с железными нашлепками на подошве.
А если еще вспомнить про спецобувь, которую я использую крайне редко, – с особыми пазами для вставных ножевых лезвий и мини-шприцев с нервно-паралитическим снадобьем, предназначенным для усмирения таких вот придурков, – то этому рыжему пришлось бы куда хуже.
– Пусти, сука, ну пусти же! – хрипел он, извиваясь от боли.
– Да пожалуйста, – пожала я плечами и перевела носок своего ботинка с его уха на асфальт, – шагай себе на здоровье и впредь будь паинькой.
Но он не внял моему совету. Как я, впрочем, и предполагала.
А ведь все начиналось вполне невинно, и, видит Бог, не моя вина в том, что эти двое нарвались на такие неприятности.
Если говорить в двух словах, дело было так. Я мирно покупала фасоль на уличном лотке, никого не трогала, а эти парни проходили мимо.
Первый толкнул меня плечом, когда я вынимала мелочь, чтобы расплатиться.
Белые и желтые монетки веером разлетелись из моей ладони по окрестным лужицам, так что к ним даже подскочили голодные сизые голуби, думая, что добрая тетя вознамерилась покормить пташек хлебушком. Но птичкам не подфартило в этот раз.
Я чертыхнулась парню в спину и заворчала, что неплохо бы и извиниться, да и вообще…
Он, само собой, не среагировал, да я и не очень настаивала. Но когда его приятель, бредя следом, заехал мне локтем в бок и я просыпала всю купленную мной фасоль, мое терпение лопнуло.
Тем более что второй – им был рыжий парень лет девятнадцати – при этом усмехнулся и как ни в чем не бывало бросился догонять своего кореша.
Тут уж я не стерпела.
Во мне словно включился особенный механизм, давно не использованный, но отнюдь не вышедший из строя, который вживили в меня несколько лет назад во время учебы в подмосковном летнем лагере.
Я вовсе не бросилась с криком за ними следом. Наоборот, спокойно пошла обычным шагом, сливаясь с прохожими и стараясь держаться потока, который двигался возле стены, – мои обидчики шли по центру тротуара, и я заметила, что рыжий пару раз оглянулся.
Дождавшись, пока эта парочка пройдет на зеленый светофор, я притормозила на перекрестке. На всякий случай я сдернула с головы вязаную шапочку и, одним движением распустив волосы, осталась стоять, ожидая, пока закончится поток автомобилей.
Через два квартала я чуть ускорила шаг. Почти поравнявшись с ними на повороте, я прибавила скорость, двумя легкими прыжками подскочила к рыжему и, вывернув ему сзади руку, отбросила направо – в подворотню, что возле закрытой на ремонт парикмахерской.
Он не успел издать ни звука, а сворачивающие за угол прохожие ничего не заметили.
С размаху шарахнувшись спиной о стену, рыжий сначала вылупил на меня свои глупые глаза, а потом, хохотнув, проговорил:
– Ты че, мать, в больнице давно не лежала или тебе жить надоело?
Вопрос требовал не ответа, а действий. Я не стала качать права и требовать извинений – и так все ясно, зачем же время попусту терять?
Тем паче что второй придурок, заметив неожиданное отсутствие своего приятеля, уже завалился в наш тихий уголок и с угрожающим видом шел на меня, расправив свои широкие плечи.
