Если когда нибудь настанет тот день, в котором нас спросят, как мы нашли друг друга, мы ответим по разному. Ты скажешь, что мы просто столкнулись в толпе. Либо - что вместе работали над организацией концерта. Может быть, даже осмелишься рассказать, как я взял тебя силой и украл твоё тело.
Но всё это будет неправдой, потому что правду знаю лишь я. Правда, в том, что долго и безуспешно я искал тебя в толпе. Правда в том, что, лишь раз увидев, я сразу и навсегда полюбил твою улыбку, и хитрый прищур, и вихрастую гриву, что так люблю пропускать сквозь пальцы. И правда в том, что… Этого я никогда не скажу. Никогда, никому, в особенности тебе. Между нами половина мира и целая жизнь, между нами часовые пояса, города и страны, между нами твоё светлое будущее, что я не вправе присвоить.
И всё же, я люблю тебя, глупый. Люблю так сильно, что должен отпустить.
Лети…
Два года назад, Лос-Анджелес.
Перелет над Атлантикой длился так долго, что по выходу из аэропорта от желания курить сводило скулы. Собственно, больше поэтому, чем действительно от раздражения, он рявкнул на Борьку, чтобы пошевеливался, успеет еще насмотреться. Такси нашлось быстро, дети - двадцатилетняя Анжелика и двенадцатилетний Борис - сели на заднее сиденье, сам Игорь - впереди, и зло посмотрел на надпись на приборной панели “No smoking”.
- Долбаные янки, - процедил он сквозь зубы, а водитель внезапно заржал в голос, натурально, и сказал по-русски, но с заметным акцентом:
- Чё, брат, уже достали? А, курить? Да кури на здоровье, зёма!
Лучше бы до отеля перетерпел, честное слово. Слушать всю дорогу трёп этого “зёмы” так себе удовольствие. Благо, работа давно научила отключаться от внешних раздражителей, а говорливому мужику хватало его многозначительного “угу”, “ну да”, “точно”, сказанных в произвольном порядке. Зато затягиваться спокойно никто не мешал, травись сколько хочешь.
Днём Лос-Анджелес производил куда меньшее впечатление, чем ночью, но и днём нашлось на что посмотреть. Дети на заднем сиденье развлекались кто во что горазд: Лика делала бесчисленные селфи и тут же постила в инстаграм, Борис прилип к стеклу и поминутно кричал “Смотри!”. А сам он думал о том, что еще три дня этой трескотни над ухом - и у него расплавятся мозги. И еще о том, какого рожна всё в его жизни вдруг стало таким пресным. Катится по одному из самых престижных и дорогих городов мира, чтобы заселиться в великолепный отель, где живут звезды мировой величины - и хоть бы что-то тренькнуло в душе…
Кто бы знал, отчего так случается, что стоит только тебе достичь вершины и оглянуться, становится ясно, что ты стоишь на ней один как перст, и не с кем даже поделиться своим триумфом.
Впрочем, чего ему было не занимать, так это трезвости оценки, и себя он мог оценить в первую очередь. А стало быть, иллюзий не питал: на хрен ему был не нужен на этой вершине спутник не надёжный и слабый. Он не стремился найти жену или любовницу - два брака и десятки интрижек напрочь отбили охоту связываться с бабами. Что касается парней, с этим всё обстояло еще более сложно. Игорь давно и прочно осознал и принял для себя тот факт, что ему нравятся и женщины, и мужчины, и впадать в истерику от слова “гей” не собирался. Он был всеяден и довольно равнодушен даже не к терминологии, а к окружающим в принципе. С собой же у него конфликта на этой почве не возникало: хочется - вперед, какая в жопу разница. В его деле любителей подставить очко было в достатке, через одного, а местами и подряд, но на этих смазливых проституток в штанах у него не встал бы и под "Виагрой". Игорь подспудно искал, но сам не знал, чего ищет, точнее - кого. Это не было выражено действием, это не было даже мыслью, лишь чувством. Томительным ожиданием, пустотой внутри, засасывающей, тянущей, ждущей. И от нее не спасали ни сигареты, ни выпивка. Пустота жаждала быть заполненной, и имя ей было - одиночество. А с ним, как известно, хрен ты договоришься по-хорошему.
