Ещё один – последний – тёплый день.
И всё же плащ, пожалуйста, надень.
Люблю его за бежевость, крылатость.
И мы с тобой отправимся гулять,
В кафешках пить горячий шоколад.
Жаль, что от жизни много не брала ты.
Боль обжигает горло, дуй – не дуй.
Не отпустить случайный поцелуй
На целый миг, который станет веком.
Ты и сама ещё не поняла,
Кем ты была. Глядеть из-за стекла
На город, в дождь – и никуда не ехать.
Болтать, смеяться… Пальцы, кукла, нить.
Мне ничего тебе не объяснить.
Смотрю, как смотрят в зеркало – не в лица.
Лишь ненадолго станет тяжелей
От жёлтых листьев парковых аллей.
Но вскоре всё забудется, простится.
Морская гладь, набросок корабля,
Пустой дворец чужого короля.
А мне бродить, с небрежностью одетым.
Опять один, ничем не обогрет.
Нарисовать бы в строках твой портрет —
И пропитать горячим южным летом.
Ты снилась мне, а я желал всерьёз.
Лежи себе, мечтай под стук колёс
И ожидай обещанного рая.
Уже черна прибрежная трава.
И нужно быть, искать в себе слова,
Земную жизнь из памяти стирая…
…
Почему-то нам необходимы другие люди.
И несамодостаточность наших влекомых душ,
И лиричность моих дневниковых тетрадей – трудно.
Но не мучиться у постороннего на виду ж.
Так что, по институтской привычке проснувшись рано,
Собираю огарки усталых остывших свеч,
Крепкий кофе варю на воде из-под крана. Странно,
Я уже не пытаюсь хоть чем-то тебя привлечь.
А пишу свои строки, чтоб стало на сердце легче,
Перед сном осторожно пролистываю статьи.
И осенние листья печально летят на плечи,
И горчат почему-то при встрече глаза твои…
Но вечера особенно пусты.
Я выпиваю пару чашек чаю,
Твои статьи усталые читаю
И всё молчу с тобой – до хрипоты.
А дни летят – тоскливые, как стаи.
Они невозвратимы и долги.
И чайный привкус странно сух и горек.
Как время равнодушное ускорить
Туда, где торопливые шаги
Твои – слышны в пустынном коридоре?
Где тишь аудиторий (в горле ком),
Где остаёшься в куртке, нераздетым,
Где стонут беспокойным белым светом
Больные лампы, что под потолком,
И где по приблизительным приметам
Я узнаю тебя из сотни лиц.
Мои пути уже сплелись с твоими.
Едва я только слышу это имя,
Невольно умоляю: отзовись, —
И кровь, вскипев, почти мгновенно стынет.
Мне не хватает этих карих глаз
(О, как контрастна кожи белизна), но,
Как то ни странно, я тебя узнала
Из трёх возможных лишь в последний раз,
И то во сне. А яви было мало.
Я всё тебя старалась презирать
И осторожно проходила мимо.
О Боже, как мне стать твоей любимой,
Как воплотить в реальности тетрадь,
Сплетённую из холода и дыма?
Туда, где ты во вторник будешь в три,
Меня влечёт болезненно и страстно:
Сойти с ума, к твоим ногам упасть – но
Я не решусь и слушать у двери,
Скользнуть и взглядом – даже по запястьям.
Я жрица, не имеющая чувств —
Не должная иметь их! Так цветы не
Стремятся ввысь дорогами витыми,
Так камни знают судьбы наизусть.
А я – смешно! – хочу владеть святыней.
Прости. Как горячи сухие рты.
Не знаю, право, что я буду делать,
Когда прочту всё черное на белом,
И что тогда ещё мне скажешь ты,
О ночь доски постукивая мелом?
Пообещай, что если напишу,
То ты хоть парой строчек мне ответишь.
Вокруг меня всё только вещи, ветошь,
Знакомая уже карандашу.
А Вечность? Ты молчишь. Я вижу свет лишь…
…
Вкус кофе – как вкус сигаретного дыма.
Он горек. Минуты проносятся мимо.
За стёклами жёлтые листья – так надо.
А я не прощенья прошу, но пощады.
Дождь – будет потоп. Мы в потоке гребём, как
Безумцы. Я так назвала бы ребёнка —
Чтоб имя твоё повторять бесконечно.
Мне мало, пожалуй, и тысячи встреч, но,
Справляясь с мечтой целовать твои пряди,
