(рассказ)
Вот смотрю я на нее, и думаю: красивая она все-таки у нас. Нашей матери сорок пять или сорок шесть лет. Я точно не помню.
Вот она готовит нам с сестрой поесть, ходит по кухне туда и сюда, рассказывает что-то про работу. Я то и дело переставляю ноги, убирая их с дороги нашей Ма, чтобы она о них не споткнулась – кухня-то у нас не то чтобы большая.
Ленка сидит по другую сторону стола, читает. Сидит, положив ногу на ногу, и тапочек у нее только на кончиках пальцев держится. Сестра меня на два года младше, ей шестнадцать.
Тянусь через стол, и она вскидывает на меня глаза. Очень настороженно ко мне в последнее время относится. Приподнимаю пальцем обложку книги, чтобы было видно название.
– Опять, – говорю, – про фашистов читаем?
– Я контрольную пишу. – Сестра краснеет, убирает книгу подальше от моей руки.
– Да? Я почему-то подумал – читаешь. А ты, оказывается, контрольную пишешь.
Лена злобно сопит – наверное, не знает, что сказать.
– Я для контрольной читаю!
– О, а на ту толстенную фигню ты шестьсот рублей тоже для контрольной выкинула? – Я имею в виду огромный том о военных наградах Третьего Рейха.
– Это не фигня!
– Фашистка.
– Дурак.
– Шестьсот рублей? – Мама поворачивается к нам.
Кивком показывает Лене, что той надо пересесть, иначе Ма не доберется до холодильника. – Кто это тут шестьсот рублей потратил?
Вот так у нас всегда. Мама реагирует на нас только тогда, когда мы упоминаем в разговоре деньги.
Ленка смотрит на меня – ждет, зараза, что я что-нибудь скажу, как-нибудь ее отмажу.
– Ленка у меня деньги украла, Ма. Ты бы с ней поговорила, что ли. Я просто как бы уже ей объяснял, что…
Сестра вскакивает со стула. Глаза у нее блестят, щеки красные. – Скотина! Мам, ты же знаешь… Снова ко мне поворачивается. – Ты идиот, Кирилл! – Хлопает книжку на холодильник так, что с него валятся ручки и блокноты. Падают в щель между холодильником и стеной. Сестра перешагивает через мои ноги и идет в свою комнату.
Я закуриваю. Руки у меня почему-то дрожат. Мама тоже как-то напряглась.
– Ма? Ты чего?
– Ничего.
Выпускаю дым.
Мать отходит от холодильника, кладет на стол, что у плиты, пакет с зеленой фасолью.
– Мам?
Она разрезает пакет, высыпает мерзлые стручки на сковородку, и они начинают шкворчать.
– Я сколько раз говорила, чтобы ты на балконе курил? – Ма на меня больше не смотрит. Приподнимает очки, вытирает потекшую тушь. – Сейчас бабушка с тетей Катей придут.
Я встаю, обнимаю ее со спины. – Мам, ну прости.
Она просто стоит, позволяя себя обнимать. Потом: – Пусти.
Я отпускаю. Она разбивает в сковородку яйца, размешивает.
– А чего ты не сказала, что бабушка придет?
– Я говорила.
Вот ведь, а. Наверное, я как-то это упустил между ее рассказами о работе. Она у нас на двух работах работает.
– Ну извини, а? Ну дурак я, ну? И чего, не любить меня теперь из-за этого?
– Кирилл, я устала.
Она накрывает сковороду крышкой и начинает мыть посуду.
Все. Вот после этого можно уже что хочешь делать – Ма разговаривать больше не будет. Можно разворачиваться и уходить.
Но тут она меня удивляет: – Ты в военкомате сегодня был? – Спрашивает.
– Мать! – Я тушу окурок.
Она садится за стол и разворачивает кроссворд. – Можешь идти.
Военкомат, военкомат. Слышать уже не могу. Да не был я сегодня ни в каком военкомате, и она это отлично знает. Нет ведь, спросить же надо, чтобы меня совесть заела. Да нет у меня совести вообще. Достало все – не пересказать.
Она вписывает слова в квадратики. Я разворачиваюсь и выхожу.
Ленка плачет у себя, кажется. Вроде я ничего обидного ей не сказал, не знаю. Иду в зал, сажусь на диван, включаю телевизор. Смотрю новости, а потом приходит мама и начинает накрывать на стол.
