Меденя,
или Горбатая Оля
Время уже приближалось к полудню. Девятилетняя девочка сидела у печи и чистила репу. В животе у неё урчало, временами издавался звук, который был даже ей неприятен. Желудок словно к спине прирос, и там казалось кто-то сосал. Так сильно хотелось кушать: девочка со вчерашнего дня ничего не ела. Жадная бабушка, отцова-мать, внучке часто кушать не давала. Сама ела досыта, а ребёнку не давала еды, голодом её морила, заставляя как рабыню батрачить и услуживать ей. А если что не так, как она хотела бы, то начинала внучку бить ремнём или по полу таскать за волосы и орать, ругаясь, да так громко, что хоть уши затыкай. Бедный ребёнок уже стал реже плакать даже от боли. Закусит губу до крови и терпит, а бабушка ещё больше злится и проклинает внучку, желая смерти и орёт:
– Тоже мне, назвали Ольгой, как княгиню. Я тебе покажу, где раки зимуют, если слушаться меня не станешь!
Бедная Олюшка ложится спать поздно, пока все дела по хозяйству не сделает, а утром рано встаёт, пока бабушка спит.
И вот сейчас девочкин взгляд остановился на небольшой круглой картошке – так этот овощ бабушка Дуся называла, – гордо глядя в окно где виднелась дорога в сторону рынка. В это время Оля уже почистила репу, и хотелось кушать.
Бабушка Дуся часто днём убегала на рынок и оттуда приходила с крепким мужчиной, смуглым, чёрным, и Оле казалось, что он сильно страшный, как и её бабушка. Девочка, завидев их, сразу пряталась в сарае или в комнате, где спала, или где-нибудь в огороде, если это было лето. Бабка начинала её ругать, чтобы она не мешала им трапезничать. Когда к ней приходили гости, то она запирала внучку в чулан, где пищали мыши и бегали даже по ногам девочки. К мышам она привыкла: они не бабка, ей боль не причиняли. Это лишь по первому разу девочка вскрикивала от неожиданности, когда грызуны пробегали, задевая её босые ноги.
Сейчас бабушка Дуся ещё не появилась, может к соседям ушла чаю попить.
– И как только они её терпят? – подумала Оля, взяв в руку, не задумываясь, картофелину, – она была чистой, тёмно-жёлтая её кожура казалась девочке вкусной.
Оля ловко ножом обрезала кусочек и, положив в рот, стала жевать, внимательно прислушиваясь к звукам и вкушая незнакомый до селе вкус сырого крахмала. Она была столь голодна, что ей сырой картофель показался лакомкой и, не заметив бабку Дусю, девочка отрезала второй кусочек от картошки и уже хотела положить его в рот, как в это время подскочила с криком к ней бабушка и ухватилась за косичку. Картошка и нож выпали из рук и Олю уже волокли по полу. Кожа головы болела, словно скальп снимала родная бабушка. Оля заплакала:
– Что я сделала тебе? – сквозь слёзы пищала она, но женщина кричала:
– Ах ты бисова кровь, ещё говорит чего сделала? Мне Махмуд эту диковину принёс, чтоб я это кушала, а ты её испортила! Дуська перестала таскать за волосы внучку и, схватив картошку, выбросила её в открытое окно, попав в курицу. Та закричала и все куры с петухом тоже от испуга подняли шум. Оля тихо плакала, вытирая слёзы грязными ладонями, оставляя на лице чёрные полосы. А женщина всё орала, чертыхалась, обзывала внучку плохими словами. Олюшка уже думала как ей избавиться от злой старухи: убежать что ли куда-нибудь? Но она не знала куда и боялась неизвестности ещё больше, чем побоев от родной бабки.
Ночью девочка просыпалась от страшного сна и думала:
– От чего мне такая жизнь дана? О Боже, или я в другой жизни была хуже, чем моя бабка и много нагрешила?
Слёзы текли и падали на жёсткую подушку из пухалок, которые зимой она рвала себе на подушку. Девочка каждую зиму обновляла подушку, чтоб она была мягкой, когда болото замерзало и коричневые продолговатые шишки камыша она в мешок дергала. Оля даже и не думала, семена это или что-то другое, и ещё обижалась на бабушку Дусю, что та спит на пуховой перине и пуховой подушке.
