Звонок в дверь раздался, когда композиция была на пике мощи. Бравурные звуки наполняли квартиру. Музыка гремела, бурлила. Ещё динамичнее! Фортиссимо[1]! Я растворилась в мелодии, неслась на её волнах, став лишь её отзвуком, довеском… Я сама была – музыка. Звонок прозвучал как выстрел, он прервал этот полёт.
Я пришла в себя и посмотрела на часы. Одиннадцать вечера. Надежды на то, что это кто-то пришёл за солью или спросить, идёт ли у нас горячая вода, и быть не может. Нет, это из-за громкой музыки. И сразу навалилась усталость. Только что я парила, слившись с мелодией в одно целое, но вот меня шмякнули о землю. Я по привычке съёжилась внутри. Звонок раздался снова. Я откинулась на стуле, вздохнула. Я знала, что сейчас будет.
Еще раз позвонили и сразу же застучали в дверь. Прекрасно знакомый мне голос соседки сверху, резкий, каркающий, произнёс:
– Это Зинаида! Откройте!
Я посмотрела многозначительно на маму: «Ну вот, пожалуйста, получи. Иди, открывай…» Она лениво вылезла из глубин велюрового кресла, стараясь не уронить при этом огромную керамическую кружку с чаем. В отличие от меня, она не была ни расстроена, ни смущена. Ее умащённое маслянистой косметической глиной лицо ничего такого не выражало. Она даже хмыкнула.
– Откройте, я же слышу, что вы дома!
Мама пошла не в прихожую, а в спальню. Вернулась она буквально через несколько секунд, в руках у неё был шуршащий целлофановый пакет, через который просвечивало что-то пёстрое, явно лёгкое. Шарфик, а может, палантин, которых у нас сотни. Мама продемонстрировала мне пакетик и скорчила рожицу, отчего глина на щеке собралась в гармошку: смотри, мол, на какие жертвы мне приходится идти. Я пожала плечами. Ты сама, мама, назначила такую цену, так что плати.
В дверь снова позвонили.
Мама, шурша на ходу пакетиком, пошлёпала босиком в своей шёлковой пижаме в прихожую. Проскрипел замок, звякнула цепочка. Я уставилась на колени и втянула голову в плечи, обратившись в слух. Мне эти вечерние спектакли – моральная порка, а маму, похоже, они просто забавляют.
Из спальни выглянул папа:
– Ну что, опять доигрались? – Он тоже улыбался. Одна я в этой семье испытываю чувство стыда и неловкости в такие моменты?
Я пожала плечами: сам видишь. Он развёл руками: ну что же поделаешь, судьба наша такая, – и снова скрылся в спальне.
– Здравствуйте, Софочка! – прокаркали в прихожей вежливо, но с угрозой. – Вы, конечно, извините, что я так поздно, но ведь повод, как вы понимаете, есть…
– Здравствуйте, Зинаида Арсеньевна. Ох, мы опять шумим? – Мама умеет включать дурочку. – А мы и не знали, сколько времени.
– Ну а вы сами-то как думаете, милая?
– Вы уж простите. Но у нас такие обстоятельства. Леночке сейчас нужно много заниматься, вы поймите. Обкатываем концертную программу.
– Но не в одиннадцать же вечера? Мне спать нужно.
– Мы скоро заканчиваем, честное слово.
– Вы вообще понимаете, как ваш шум на меня влияет? Софочка, у меня давление. Я устала вам повторять. Я дозу корвалола увеличила, но он уже не помогает! Вы думайте о соседях-то хоть немножко.
– Зинаидочка Арсеньевна, Леночке играть просто необходимо по четыре часа в день. Она не может упражняться по столько днём без перерыва. Да мы не так уж и громко. Рахманинов…
– Конечно, не громко. «Бум-бум! Бам-бам»! У меня уже в голове бумкает. Гипертонический криз может случиться! Вы понимаете вообще…
Представление в прихожей приблизилось к кульминации. Я знала, что все эти пикирования – просто манёвры. И что победа будет за мамой. Она просто даёт соседке покуражиться перед тем, как нанести решающий удар.
И вот. В прихожей призывно прошуршал пакетик.
