Человек сминает пальцами карандаш – и с такой же ловкостью поигрывает им, словно сигаретой, которую надо отвлечь перед внезапным аутодафе – совсем как раньше, когда ещё не бросил курить, и опорожняемые пачки зелья давали вдохновению огня, рассыпаясь по стихам бурыми табачными отрубями. Впрочем, и карандашу не будет работы. Громоотвод из него так себе, а ловец снов и охотник за музами просто никакой. Человек сидит перед клавиатурой с одной западающей буквой А, сидит и думает над предисловием.
«Когда верстался номер» – была такая рубрика в старых газетах. Издание уже готовится к выходу в тираж, а на помощь ему летит срочная добавка, жаждущая полноты и не терпящая отлагательств. Выходящий ныне сборник стихов обещал стать воистину очередным и не претендовал на особую тему, но явилось одно из тех воспоминаний, которые имеют свойство неожиданно приходить и столь же внезапно прятаться обратно в глубины памяти, оставляя над поверхностью маленькую голову на змеиной шее. То ли было оно, то ли не было. Вот и сейчас не замедлило явиться вовремя, чтобы запечатлиться россыпью знаков на бумажном носителе и не прятаться у памяти за широкой спиной. Человек даже поёжился (не в смысле – стал похож на ежа, а скорее совсем наоборот) от радостного осознания того, насколько своевременно это маленькое воспоминание вышло в люди. Сделав концепцию всему сборнику и став, как любят сейчас говорить, «сутевым».
Стоял, как автору помнится, обычный пасмурный (а может и не пасмурный, а напротив – погожий, поди угадай) декабрьский день 1994 года. Недавно окончена школа, впереди необозримые дикие джунгли студенческого бытия, а пока предновогодняя суета и ожидание друзей для простого вечернего времяпрепровождения. Ни с того да ни с сего попался под руку блокнот, из тех, что заполнялись рисунками и насущными записями, в сопровождении авторучки с чёрными чернилами. И начали они соединяться в целое, наитием, чистым экспромтом настрочились одно за другим несколько стихотворений, больше похожих на безразмерные вирши, но с хитрой системой рифмовки. Не сказать, чтоб деяние это было из ряда вон. Случалось с человеком такое и ранее – с самого что ни на есть детства, по словам родителей – сразу по изучении алфавита, в возрасте, как бы не соврать, лет трёх-четырёх. Только спорадически, неосознанно и в виде детских рифмованых частушек-куплетов-побасенок. Начертанное в блокноте было чем-то новым, непонятным, настораживающе-прекрасным. Ещё не было в файлах памяти ни обэриутов с символистами Серебряного века, ни эзопова языка советского андеграунда, постсоветского стёба и неосоветского гротеска, не было знакомств с современной поэзией и живыми коллегами из словоплавильного и стихостроительного цеха. По сути, в голове ещё мало что есть, tabula практически rasa. Тем удивительнее открытие, сделанное человеком в самом себе. В тот же вечер содержимое блокнота торжественно зачитывается в кругу друзей и засчитывается ими как достойное.
Это, к слову, не первая аудитория, не первая проба пера и прилюдной декламации, даже не первый успех. Всё это так или иначе происходило и ранее в маленькой человеческой жизни. Были детские альбомы для рисования, испещрённые каракулями и непритязательными рифмами, были стишки на клочках бумаги, забавлявшие одноклассников на скучных уроках, наконец – снова спасибо родителям, принявшим нужное решение – была литературная студия во главе с электростальским заводским поэтом-песенником. Может быть, оттуда и перетекла незримая река жизни в положенное ей русло, когда лет пятнадцать спустя человек работал на том самом заводе в обнимку с не самыми полезными для здоровья веществами. К счастью, недолго и не так интенсивно, как могло бы быть. Зато проза жизни не забыла отметиться в своей поэтической проекции, подарив автору несколько стихотворений на производственные темы, даже просочившихся в готовый к выпуску сборник, не иначе на правах льготников.
