15 сентября 1994 года. Четверг
Анна сидела на скамейке в лесу и курила. Рядом никого не было – Анна совсем недавно начала курить и не хотела, чтобы люди видели, как она страдает. Это была ее третья сигарета в жизни. Голова кружилась, тошнило, хотелось спать, но Анна знала, что все это пройдет, когда она вот так спокойно, вдали от своих друзей с их понимающими улыбками, докурит всю пачку. Сигареты были тонкие: «Вог» – модно, элегантно и не слишком бьет по мозгам. То, что надо. Она начала курить четырнадцатого сентября, увеличивая «дозу» следующим образом: первые два дня по две сигареты, затем три дня по три, и наконец – четыре сигареты в день (на седьмой день ей придется купить новую пачку), больше пока не надо.
Анна была умная, красивая и прилично одевалась. Она не слишком ясно представляла себе, что ее ждет в будущем, но не сомневалась, что это будет что-то хорошее, достойное ее внимания и времени. И вот когда она как раз думала об этом своем будущем, глядя на тоненький тлеющий столбик под носом, опять началось «это». Какой-то спазм сдавил горло и легкие, Анне захотелось сжаться в маленький, незаметный комочек и скатиться под скамейку. Такие странные приступы часто преследовали ее в детстве, но теперь все, детство кончилось. Анна жадно затянулась сигаретой и быстро успокоилась. Она слишком долго сидела тут одна, пора было уходить. Затушив окурок об скамейку, Анна кинула его в кусты, засунула в новый, красивый рюкзак газету, на которой сидела, и пошла по тропинке к главной аллее, ведущей к выходу из парка.
Анна сейчас выйдет из леса в город, сядет в автобус, откроет какую-нибудь книжку, и вся ерунда тихо вылетит из ее головы, оставив место для светлых мыслей. Но пока она шла по аллее, раскидывая ногами мелкий гравий и первые опавшие листья, какое-то смутное поганое ощущение не покидало ее. Анне было пятнадцать лет. То есть ей давно уже было пятнадцать лет, она вроде бы неплохо провела год в этом возрасте, но через месяц и четыре дня ей должно было исполниться шестнадцать, и это была проблема, которая занимала ее мысли всю последнюю неделю.
Ревекка умерла ночью. А утром ее нашли соседи. Зоя Мироновна обнаружила в раковине грязную Ревеккину посуду и немедленно побежала к ней скандалить, но в комнате никого не было, дверь была заперта, тогда она подождала полчасика и опять побежала скандалить с запертой дверью, потом сходила в молочный, а на обратном пути заглянула в подвал.
Студия была закрыта изнутри, и Зоя Мироновна решила, что Ревекка наверняка там спит, развела гадюшник и спит. Она вернулась домой и стала жаловаться мужу. Где-то через полчаса они стали беспокоиться, тут еще Юрка проснулся и выволок на кухню какую-то девицу, потом пришел Виктор Палыч с тремя картофелинами и яйцом, человек решительный, он сказал: «Выньте это отсюда к такой-то матери», а Зоя ответила, что она к этому даже не притронется, и они все пошли будить Ревекку.
Дверь определенно была закрыта с той стороны, она должна была уже оттуда пулей вылететь, потому что орали все хором и в унисон. Но она не вышла, даже не ответила. Тогда Зоин муж вспомнил про маленькие подвальные окошки и предложил сходить, посмотреть, что там. Вчетвером (Юркина девица, конечно, не пошла), усевшись на корточки, уперевшись в стекло, они увидели Ревекку, скрючившуюся на сером полу студии, и решили, что вряд ли она прилегла отдохнуть.
Вызвали «скорую», милицию, когда они приехали, во дворе было народу как на коммунистическом митинге. Пенсионеры, молодые и не очень мамаши с колясками, прогульщики, все стояли и слушали, как ломятся в железную дверь студии. Почти одновременно подошли серьезные люди из ЖЭКа и не очень серьезные – руководство художественной студии. Старший техник Галина Семенна сказала, что раз уж все здесь собрались, могли бы и свалку во дворе разобрать, а худруки стояли и тихо радовались, что новенькую дверь совсем не помяли, только сорвали хилую внутреннюю задвижку.
