© Дм. Кривцов, 2016
ISBN 978-5-4483-2202-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Здравствуй,
я это письмо пишу тебе днём,
Завтра нас здесь не будет.
Кончится мир – никто и не вспомнит о нём,
А если кто вспомнит – то сразу забудет.
Теплу этих звёзд уже не достать до земли,
Напрасных надежд не дарить, не обидеть.
По этой воде раньше шли корабли,
Теперь же такое, что лучше не видеть.
Потеряно всё, даже список потерь.
Трещит свод небес, восхваляя разлуку.
Грядущее – как
насмерть раненый зверь,
Рыдает и лижет убившую руку.
В обещанный день обнаженную боль
Собрали всем миром – не больно-то густо.
На что ни умножь – получается ноль
И как ни грузи – всё равно внутри пусто.
Что было когда-то – теперь всё равно.
Четыре стихии – исход одинаков.
Лист белой бумаги уходит на дно
Под грузом зачем-то начертанных знаков
Я это письмо писал тебе днём,
А завтра здесь просто не будет.
Мир кончился – кто теперь вспомнит о нём?..
А если и вспомнит – пусть лучше забудет.
Утро начинается так.
Скрипом ветра дверь приоткрывается и через щель шмыг – вот оно, здесь.
Заговорит сквозняком про то, что вот есть на свете нужная всем вещь фитнес, да к ней ещё машина положена такая, что сама стирает, гладит и посуду моет. И поскольку есть оно всё у каждого, то пора, мол, задуматься о проблеме зануления, которое в их трехфазном двигателе способно в час погубить это общечеловеческое счастье.
А Анастасии – куда оно? В доме пол – рухлядь, да потолок – косые разводы в трещинах.
Что ей до трехфазного заземления?
Сидит на крыльце, смотрит на покой восходу, думает: и вроде не беспутная, чтобы у меня, не как у всех людей, – да не выходит.
А мимо соседка Дарья проедет. В машине мерседес, багажник с надписью sale.
– Доброе утро! – говорит Дарья.
Вскинет Анастасия челку, ответит:
– Вечер покажет, насколько доброе.
– И то правда, – скажет Дарья, да поедет дальше по своим делам.
Анастасия смотрит ей вслед. На то, как поднимается пыль по дороге, как пропадет за поворотом или под горкой, да появится снова. То спичечным коробком, то точкой. А потом только дым с выхлопной трубы.
А после и дыма не останется.
Одна дорога.
Мне легко у господа на ладони.
Я не из тех, кто пытается спрыгнуть, топать ногами, пить алкоголь и резать вену в заботливой ванне.
Я податливо щурюсь лучу солнца, что щекочет мне ресницы, и довольна игривому ветру, смахивающему брызги света с щёк.
– Мириам, Мириам! – слышу я.
Но даже ухом не поведу. Пускай понервничают да побеспокоются.
Тем более, что там, с болот, хриплое пенье капитана «Хэй-хэй, если есть на свете порт всех морей, – похоже, что он где-то здесь» почти перебивает их крик.
Честно говоря, мне бы хотелось, чтобы так было всегда.
Но этот запах каштанов, этот вкус свежевыпеченных облаков, – никуда не деться, – снова заставляет меня спускаться вниз ещё раз подразнить старушку вечность своим невзрачным присутствием.
– И, знаешь ли, милочка, – сказала Фея, – всё-таки восемнадцать есть восемнадцать. Лесник он или хер собачий.
Та вскрикнула, зарыдала всхлип, бросила ладони к лицу и кинулась прочь.
– Ну и пошла ты нахуй, – подумала Фея.
Горох перебирай.
У самой жизнь не сахар.
Крысы да тыквы.
– Не вернусь я походу, – сказала она, обратившись к своей единственной подруге – Волшебной палочке.
Та в сою очередь – клюнув через стеклянную перегородку истлевшей стороной в дно неубранной пепельницы – продолжила догорать уже ни для кого.
Просто так.
Раз уж подожгли.
Розалинда Карловна и ее черепаха
Розалинда Карловна пила графинчиками.
Если в графинчике оказывалось что-то кроме водки, она очень сокрушалась, качала головой и цокала языком. Говорила она при этом так: ай-яй-яй. И больше уже к этому графинчику не прикасалась.
