1. Кубок пуст, а брюхо требует вина, не шепчи, а громче говори слова.
Был на побережье крупный город Рик, взволновалось море, город Рик затих.
Узкая дорога вилась как змея, людей и товары, всё к нему несла.
Кто пройдёт дорогой, не придёт живым, лишь для мёртвых та дорога, бездны призрачной призыв.
2. Ждёт на ней погибель, страшная живым, и с неё вернулся только лишь один.
Лишь один вернулся, и не знают кто, но никто не хочет влезть в это дерьмо.
Мёртвая дорога не терпит суеты, кто пойдёт на запад, уйдёт от нищеты.
Много там богатства закопано кругом, но добраться можно только лишь втроём!
Так давай напьёмся красного вина, чтобы тракт сей древний не смущал ума!
Менестрель перестал петь и, вытерев ярким беретом лицо, взмокшее в духоте придорожной корчмы, поискал глазами свободный столик. Увидев в глубине нужное место, направился к нему, проигнорировав уже сидевшего там кого-то из случайных постояльцев.
– Приветствую, – вяло сказал он сидящему, – не помешаю?
Незнакомец откинулся спиной на стену корчмы и медленно наклонил голову, не издав больше ни звука. Менестрель тут же плюхнулся на колченогую табуретку, покрытую слоем грязи и жира, и, поелозив на ней, позвал девушку, подававшую еду и напитки.
Сделав заказ, состоящий из пинты пива, жареного гуся и ячневой каши, он стал раскачиваться на скрипящей табуретке, поставив её на две ножки, и рассматривать незнакомца, сидящего напротив.
Тот был почти полностью скрыт полумраком тени, царящей в помещении, однако на миг блеск очага осветил лицо незнакомца. Это был угрюмый человек, неопределённого в темноте возраста, с покрытым многочисленными шрамами лицом и изуродованной правой щекой. В очаге затрещало сухое полено, и туча взметнувшихся искр на миг полностью осветила лицо незнакомца.
С удивлением уставший менестрель отметил, что человек, сидящий напротив него, был молод. Если не обращать внимания на шрамы, избороздившие лицо, то ему можно было дать от силы лет двадцать пять. Это косвенно подтверждали и светлые усы, робко пробивающиеся над верхней губой и короткая щетина, которая пыталась спрятать уродливые шрамы, но проиграла в борьбе с лишениями, коснувшимися столь молодого лица.
– Петлик Лейба, здешний певец, – представился менестрель.
Незнакомец медленно поднял голову и посмотрел на менестреля. Это был достаточно высокий мужчина, и как уже было сказано, с изуродованной рваным шрамом правой щекой и многочисленными мелкими шрамами, разбросанными в хаотичном порядке по всему лицу, включая лоб.
У него были светлые брови, небольшой курносый нос, гармонично располагающийся на немного вытянутом лице, заканчивающимся острым подбородком. Глаза были то ли голубые, то ли серые, в темноте корчмы их цвет разглядеть не представлялось возможным. Волосы коротко острижены полукругом, но слева из общей массы их был вырван целый клок, и розовая кожа недавно зажившей раны всё ещё нагло заявляла о себе.
Одет он был в старую, истрепанную кожаную куртку, которая некогда имела жёлто-коричневый цвет, а сейчас, пережив бури и невзгоды, поменяв, по всей видимости, не одного хозяина, стала почти чёрной, а вернее, такого оттенка, который можно было отнести как к чёрному, так и к тёмно-серому.
Кроме куртки, его бедра прикрывали штаны, из плотной серой материи, а на ногах красовались старые сапоги, выглядевшие довольно истрёпанными, державшиеся, видимо, только на честном слове, да и то, было понятно, что скоро и этого слова для них окажется недостаточно. Живот облегал широкий кожаный пояс, на котором висел "кошкодёр", в изрядно обтрёпанных ножнах.
Позади незнакомца, почти не отсвечивая металлом, стоял прислонённый к стене цвайхандер, с изрядно побитым лезвием, на котором зазубрины делали из него почти пилу, но проверять остроту и прочность этого оружия менестрелю категорически не хотелось, тем более задирать его обладателя, насмехаясь над старым клинком.
