Глава 1. Мир с крыльца деревенского дома
Мир маленького Серёжи начинался со скрипа. Негромкого, протяжного, знакомого до последней нотки скрипа калитки, которую утром открывал папа, уходя на работу. Этот скрип был первым звуком нового дня, надёжным, как восход солнца. Он означал, что ночь прошла, все живы и здоровы, и впереди – целый, огромный, неведомый день.
Серёжа сидел на тёплых, нагретых утренним солнцем ступеньках старого крыльца. Ему было шесть лет, и его мир был большим и уютным, как мамины ладони. У него были тёмно-русые волосы, которые смешно торчали во все стороны, и серьёзные, не по-детски внимательные карие глаза. Он не бежал сломя голову навстречу новому дню, как другие мальчишки. Он любил сначала посидеть, посмотреть, послушать. Впитать день в себя, как сухая земля впитывает воду.
Что он видел? Он видел, как солнце просеивается сквозь густую листву старой яблони, оставляя на дощатом полу крыльца дрожащие, пляшущие пятна. Он называл их «солнечными зайчиками» и иногда пытался поймать, но они были проворнее и тут же ускользали из-под его ладошки. Он видел, как на край ведра с водой, стоявшего у крыльца, сел толстый, бархатный шмель. Он деловито поводил усиками, чистил мохнатые лапки, а потом, качнувшись, улетел с таким низким, басовитым гудением, будто маленький самолёт.
Что он слышал? Он слышал, как далеко-далеко, на общем лугу, мычала корова Зорька. Слышал, как в доме позвякивала посудой мама, напевая что-то тихое и протяжное. Слышал, как где-то за садом, у соседей, звонко стукнуло ведро о сруб колодца. А над всем этим стояла великая деревенская тишина, сотканная из щебета птиц, шелеста листьев и далёкого, едва уловимого гула большой дороги, которая вела в огромный, неведомый город.
Что он чувствовал? Ноздри щекотал сложный, родной запах. Пахло свежескошенной травой, которую папа скосил вчера вечером. Пахло пыльной землёй, нагретой солнцем. Пахло яблоками – ещё зелёными, кислыми, но уже обещавшими будущую сладость. А из открытой двери дома тянуло самым лучшим запахом на свете – запахом маминых пирогов, которые уже подходили в тепле у русской печки.
Серёжа подтянул к себе босую ногу и внимательно посмотрел на большой палец. Вчера, помогая папе чинить забор, он посадил крошечную, почти невидимую занозу. Она не болела, но он знал, что она там. Она была чем-то чужим, неправильным в его маленьком мире.
– Мам, – позвал он негромко. – А заноза сама выйдет?
Из дома вышла мама. Высокая, статная, с добрыми и немного уставшими глазами. Она вытерла руки о передник и присела на корточки рядом с сыном. Её руки пахли мукой и укропом.
– Сама, Серёженька, редко выходит. Её вынуть надо, – сказала она и ласково потрепала его по вихрастой голове. – Давай, отец с обеда придёт, он мигом. У него рука твёрдая. А ты пока не ковыряй, чтобы хуже не сделать.
Мама принесла ему кружку парного молока, ещё тёплого, и положила сверху на блюдце три ягоды лесной земляники. Самых крупных, самых первых. Это было сокровище. Серёжа сначала съел ягоды, закрыв глаза от удовольствия, а потом медленно, маленькими глотками, выпил молоко. Мир снова стал правильным и уютным.
Днём вернулся папа. Он был невысокий, но очень крепкий, с широкими плечами и большими, мозолистыми руками. Этими руками он мог, казалось, всё на свете: и сруб для дома поставить, и починить сложный тракторный мотор, и вырезать из дерева смешную птичку-свистульку. Он молча пообедал, выслушал мамин рассказ про занозу, кивнул и сказал Серёже:
– Ну-ка, герой, иди сюда.
Он усадил сына на колени, взял его маленькую ножку в свою огромную ладонь. Серёжа замер. Папа достал из кармана складной нож, вытер лезвие о штанину. Потом из швейной коробки, которую принесла мама, он взял тонкую иголку и подержал её над пламенем спички.
