Моё пост-имаго

Гудок штормовой тревоги прорезал густой грязно-серый туман и смолк.

Вскоре, ровно через десять минут, он раздался снова, завывая с аэробакенов, висящих в небе над крышами, и со столбов на перекрестках: сирена Срочного Тревожного Предупреждения оповещала жителей города, что ночью ожидается туманный шквал.

Мгла затопила Габен еще ранним утром, а к вечеру сгустилась уже настолько, что полеты над городом отменили. Даже наземный транспорт работал с перебоями: кебы исчезли, старенький омнибус не ходил, да и на трамваи было рискованно полагаться. Еще в полдень почтальоны прекратили доставлять письма и бандероли. При этом трубы пневмопочты, обвившие город металлической паутиной, дрожали, почти не успокаиваясь: личное общение заменили собой послания в капсулах.

Постепенно улицы опустели. Полицейские тумбы на перекрестках выглядели одинокими и покинутыми – констеблей распустили по домам; и сейчас вроде как было самое время для всяческой мерзости, что порой творится на габенских улочках, но различные грабители, убийцы, коварные заговорщики и им подобные малоприятные личности предпочли взять выходной. И то верно – кому захочется исчезнуть в тумане, раствориться в нем без следа?

Когда начало темнеть, уже почти ни у кого не осталось сомнений в том, что, пока шквал не закончится, нос из дома лучше не высовывать. Ну а те, у кого дома не было, забрались в подвалы и на чердаки, забились в щели, откуда их не вытянуть – разве что клещами.

А уж когда стемнело окончательно, Тремпл-Толл, который еще называют Саквояжным районом, словно бы и вовсе вымер. Мощенные брусчаткой улицы и мосты, обычно суетливые и бурлящие жизнью дворы-колодцы, еще вчера шумные рынки и нервная, как пациент психушки, Чемоданная площадь с хмурым зданием вокзала – все замерло…

Время будто остановилось в укутанном во мглу городе. Помимо звучащих порой гудков сирены, здесь сейчас не раздавалось ни единого звука.

Почти ни единого. Если прислушаться, на улице Даунинг, неподалеку от Беззубого моста, можно было различить звук быстрых шагов.

В тумане шел человек.

Совершенно не примечательный с первого взгляда человек – такой, знаете ли, обывательский обыватель породы серых клерков, которые целыми днями портят зрение, корпя над бумагами в полутемных конторах. Жизнь подобных клерков обычно монотонна и уныла: она проходит под скрип чернильных ручек, перестук клавиш печатных машинок и грохот штемпелей. Ничего особенного с такими людьми не случается – о них не сплетничают и не пишут в газетах, – слишком редко они попадают в истории.

Что ж, Джонатан Мортон, а так звали этого клерка, сам того не зная и уж точно не желая, как раз таки попал в историю. Волосы его были взъерошены, пальто распахнуто, шляпа-котелок танцевала в дрожащих пальцах, а зажатый под мышкой портфельчик все норовил выскользнуть.

День не задался с самого утра. Именно сегодня Джонатан должен был вернуться домой пораньше, но его начальник, мистер Лейпшиц-старший из конторы «Лейпшиц и Лейпшиц», будто назло никого не отпускал до тех пор, пока даже конторские часы не устали идти и не встали. Старый хрыч заставил всех своих служащих доделать отчеты, и никакие просьбы и мольбы не могли тронуть его сухую канцелярскую душу. Какие там просьбы, если даже сообщение о том, что на город надвигается жуткий шквал, в виде аргумента не принималось. И лишь после того, как все бланки были заполнены, папки завязаны, а чернила налиты в чернильницы, дотошный глава конторы смилостивился и распустил своих клерков по домам.