– Андрей, эй, Андре-е-ей… – из колодца раздался вкрадчивый смех. – А ты в курсе, что ограничиваешь мое право на среднее образование?
Мужчина в штормовке откинул капюшон: голова его соль с перцем, а глаза черные, что зрачка не видно.
– Тебе образования мало? – медленно сказал он.
– Ты мне не угрожай, Андрей. Лучше скажи мне, что я давно хотел от тебя услышать.
Через мшастый каменный край была перекинута и натянута веревка. Мужчина в штормовке посмотрел в круг темноты, очерченный колодцем. Мелкие капли падали из ноябрьских облаков в черное никуда.
– Сказать, что ты был прав? – ответил Андрей плоско. – Ты был прав.
Снизу захихикали.
– Но ты угадал. – холодно добавил он. – А ты не из тех, кто имеет право угадывать.
– Я знал. – бойко пропел голос. – Я знал, что это цикл будет.
– Ничего ты не знал.
– Ты мне должен.
Мужчина отстранился от круга, огляделся. В парке никого.
– Ты несовершеннолетний, Северин.
Из колодца снова прозвенел смех. Всегда одинаковый.
– Она сорок вторая у меня, Андрей. Я заслужил.
Лицо мужчины на секунду замерло.
– Ты их что, считаешь?
– А как таких не считать, Андрей? – с эхом ответил юный голос. – В кармане тетрадочка, в тетрадочке галочки. Одна галочка – одна девочка. На позапрошлой неделе, вот, юбилей был. Сорок. В лото говорят: “бабий век”. А ты меня даже не поздравил.
– Ничего это не значит. – холодно сказал Андрей. – Пойду, проверю свидетеля. Если будет, как в прошлый раз, ори.
– Да, пап…
– Сейчас брошу в тебя что-нибудь. – с достоинством сказал он.
В ответ из тьмы долгожданная тишина. Андрей был уверен, что гаденыш в ней улыбается.
Взгляд мужчины пошел по сухой серой земле к жадным узловатым корням вековой Липы. В ее скелете без листьев, пульсировало горячими волнами то, что мог видеть только он.
– Девочка моя, – обратился он к слоям коры, к исколотой в мелкую сеть пробке, абортированным листьям, – все съела. Какой с тебя цвет райский можно собрать.
Пальцы его, длинные, белые, как у скульптуры, коснулись ее коры. Мрак умирания согрел ему руку, как жар голой кожи. Все огни Геенны – его огни.
– Я вернусь к тебе. В июне.
Андрей подошел к колодцу, позвал по имени. Северин не ответил. И на второй раз тоже. Маг без промедления закатал рукава, в два шага, будто ничего не весил, вспорхнул на скользкий обвалившийся край колодца, вытянул вперед руки мягко, будто положил их на струны невидимого ситара. Перебрал струны, нашел его на ощупь, холодного, на грязном илистом дне, в осколках бутылочного стекла и мусоре. Одной рукой он зажал аккорд, другой ударил по воздуху. Потом он развернул ладони, и тот взмыл вслед за ними вверх из колодца, по-подростковому худосочный, острый во всех углах, в тонких штанах и мокрых кроссовках.
– Как в прошлый раз.
Андрей закинул оглушенного юношу на плечо и поковылял прочь из парка.
Волна с характерным монетным звоном и высотой в стандартную шестерку, ушла за горизонт только через полтора часа. Там она затихла, упала. Когда Северин открыл глаза, внедорожник несся по трассе вдоль сосняка в черной мигрени крон. У него на груди лежала запечатанная пачка красных LD: погашенный долг наставника. Из динамиков орали Parallèles de Montségur, куртуазный французский рок для старых нытиков. Андрей тихо подпевал, постукивая пальцами по черной дуге руля. Значит, так начинался день.
– О, вижу оклемался. – Андрей приглушил музыку.
Северин чуть скривился, его время притворяться мертвым кончилось. Он сразу повернулся от окна к салону, размял спину.
– Она мне в висок шарахнула. До сих пор в ухе звенит.
Андрей по-своему оскалился, искренне, по всем вертикальным морщинам.
– Удобно ты устроился: пока волны нет – ты хвастаешься, а когда она приходит – ты ноешь. Может, ты все таки будешь отводить их от себя?
