Здесь слишком много Лондона. Его предчувствие везде, и я задыхаюсь от этого.
Серые, словно стальные, плиты домов – это обычный двор в маленьком русском городе. Ароматы прошедших столетий, мысли и дым сигарет – все есть в этих дворах. Я оглядываюсь, и мне становится страшно, но тут же внезапно охватывает дикая радость – предчувствие Лондона как-то оказалось в этом месте. Я стою, окруженная девятиэтажными домами, остервенело вдыхаю воздух – мне плевать, чем здесь действительно пахнет, я вдыхаю жизнь – прошлую, настоящую, будущую. Люди, которые провели здесь много лет, должно быть, очень счастливы, ведь тут – голос чужой страны, сны другого города, нетронутого всеобъемлющей тоской и мыслями о скоротечности жизни.
Иду в магазин – я до сих пор помню тот неповторимый запах круассанов, которые здесь пекли, когда я была маленькой. Такой запах я нигде больше не встречала. Поднимаюсь по ступеням, открываю дверь, втягиваю носом воздух – обычный супермаркет. Пиво, чипсы, сосиски, хлеб. Неужели мир так изменился? Неужели больше никогда не вернется то ощущение непонятной радости?
Англия повсюду. Несмотря на серые улицы, несмотря на унылые лица. Школа с английским уклоном. Надпись на входе «We glad to see you». Росписи всевозможных неформалов. Вон там мой старый дом. Моя жизнь. Место рождения. Мне кажется, что люди говорят по-английски. А на крышах играют панк-рок «безупречные мятежники», молодые британские мажоры. Даже смешно. Нет, это не помешательство. Просто много лет назад я жила в этом районе города. Потом переехала. Прошло десять лет, как-то ужасно нахлынуло, что ли, и я пришла сюда, повинуясь непонятному чувству принадлежности. Каждый человек чему-то принадлежит, а я, по всей видимости, принадлежу этим затхлым дворам, где мне взбрела в голову эта чушь. Английская чушь. Весело.
Бродила до вечера – смотрела на новые дома, людей, магазины; старые гаражи, разбитые дороги, детский сад, который ненавидела всем сердцем. Кто выжил в детском саду, выживет везде. Это было моим твердым убеждением.
Я вернулась в свой район, где живу сейчас. Спокойно стало, исчезли слезы, все время подступавшие к горлу. Здесь Лондона уже нет.
Жаркий, душный июнь. Я лежу на диване, читаю «Котлован» Платонова, по литературе задали. Чуть не засыпаю. Глубокие размышления героя находят отклик, но слишком много советчины, и это угнетает. «Отцы и дети» понравились, несмотря на мое сильное сопротивление, я их, правда, еще в прошлом году читала, и теперь Тургенев – один из любимых писателей, да и вообще предубеждение – сильная вещь. Между прочим, делаю сразу две вещи: лежу на диване и сразу же чувствую себя ненужным элементом общества. Наверное, это и называется «кризис», когда думаешь, что ты – самый ужасный на свете человек, что только у тебя бывают прыщи и что только у тебя совсем нет друзей. Я вот, например, не тусуюсь в клубах и не гуляю с бойфрендом, и, конечно, у меня даже компании нет, с которыми сидят на скамейках в пыльной мгле, катаются на скейтах, играют на гитаре. Почему так, я даже сама не знаю, но как-то не довелось встретить нормальных людей, с которыми было бы интересно проводить время. Понимаете, интересно? Да, я могла бы подойти к ребятам, которые на скейтах неподалеку от моего дома стучат по асфальту, легко могла бы. Но с ними неинтересно. До такой степени неинтересно, что даже противно. Они годятся для, скажем, вечера, когда хочется выпить. Да, выпить, а может быть даже напиться, как скотина. Грубо, согласна. Но это так. Такие чуваки делятся на несколько видов: это обыкновенные придурки, гомики с длинными патлами и сладенькими мордашками и моральные уроды (здесь уже не лечится). Это среднестатистические посетители ночных клубов города, в котором я живу. Я пытаюсь уговорить себя, что это не так важно, что это пройдет, что будут еще в моей жизни люди. Но дикая, жгучая тоска сжигает меня, и я задыхаюсь от одиночества. А вы знаете, каково это – задыхаться от одиночества, когда знаешь, что ничего не изменится? «Котлован» начинает раздражать, желтые библиотечные страницы помнят десятки рук их прочитавших. Я думаю об этом и не могу сосредоточиться на содержании. Об этом и о многом другом. Порой мне кажется, что если бы меня не мучили разного рода придурковатые мысли (о смысле жизни, например), я была бы гораздо счастливее и проще. А так я очень гордая. Мне сказали об этом не так давно. Но это же не так! Это самозащита. Это прикрытие, чтоб не лезли в душу! Очень трудно сказать окружающим то, что действительно хочешь. Я не могу, а иногда так хочется, ведь за обычными ежедневными словами и нарочито равнодушными взглядами кроется нечто большее – такое, о чем необходимо говорить, но очень непросто. Общество само много лет назад создало «неписаные правила», которым следует до сих пор, а я никогда не могла понять – зачем?! Я не могу сказать человеку каких-то слов, потому что я – всего лишь женского рода. Я должна красить губы и ресницы, потому что иначе – не принято и вызывает всяческое неодобрение со стороны окружающих. Я должна быть привлекательной для мальчиков, потому что… Да потому что так делают все! Но, бог мой, так противно смотреть на этих же самых мальчиков с уродливым пухом над верхней губой, которые боятся бриться, но уже думают о сексе! Ах, как прилично все в нашем обществе!
