Мне кажется, сквозь толстые бетонные
стены я слышу, как он поднимается тяжелым шагом по ступеням – со
своего этажа на мой.
Четырнадцать ступенек.
Потом пролет.
И еще четырнадцать ступенек.
Всего через секунду кнопка моего
дверного звонка утопает в пластиковом основании – я знаю, он вдавил
ее до упора, настойчиво и твердо, – а в моей квартире тут же
раздается монотонный перезвон.
Губы моментально пересыхают. Я
отлично знаю, что будет дальше. Это проклятое наваждение. Оно
совершенно не-под-конт-роль-но.
Я подхожу к двери, прислоняясь
дрожащими уже ладонями к теплому, нагретому летним солнцем дереву,
чтобы посмотреть в глазок.
Этот мужчина хорош даже так, в самом
центре этой странной оптической иллюзии. Со своими растрепанными от
быстрого шага светлыми волосами, небрежной щетиной, чуть
оттопыренными ушами и этими массивными, в черной пластмассовой
оправе, очками, водруженными на нос... Чертов
интеллигент-интеллектуал.
Я оттягиваю неизбежное... Стоя на
кончиках пальцев, боясь скрипнуть половицей... Но он уже и так
догадался, что я у двери. Он показывает мне средний палец, зная,
что всего через мгновение я сдамся и распахну дверь.
Стоит ему переступить порог, как мне
в нос сразу ударяет запах его дорогого парфюма. Мускатный орех и
кардамон. Ни один знакомый мне мужчина никогда не пользовался этим
терпким сочетанием ароматов.
– Не забудь закрыть за собой дверь, –
бормочу я едва слышно, прежде чем он прижимает меня к стене всем
своим телом, вдавливая в только что покрытый свежей шпаклевкой
бетон. – Ты мне... платье испачкаешь...
Он смотрит на меня чуть удивленно, а
потом одним движением вцепляется в ворот моего платья и, сжав
кулаки, резко дергает. Ткань трещит по швам, повисая лохмотьями на
обнаженной груди. Я задыхаюсь, покрываясь от возмущения красными
пятнами.
– Да ты... ты...
– Все еще боишься испачкаться? –
мужской голос звучит над самым ухом совсем уж издевательски, но от
его бархатистых, хриплых ноток по коже тут же пробегают мурашки. –
Ну?
Я не нахожу, что сказать в ответ, и,
сама не понимая, что делаю, залепляю ему вдруг звонкую пощечину...
За сегодня. За вчера. И за его ужасный голос, и за невыносимо
голубые глаза.
Его голова резко дергается в сторону,
а потом угрожающе-медленно возвращается на место. Он молча смотрит
на меня исподлобья, словно оценивая: долго ли я еще буду строить из
себя недотрогу? Потом просовывает руку под мое платье, беспардонно
сдвигая ткань плавок и проводя средним пальцем по мокрой щели.
– Ты течешь, как последняя сука, –
хрипит он, но я знаю это и без него. Его язык, как проворный
змеиный хвост, сначала ныряет в мое ухо, а потом скользит по шее
вниз.
Обхватывая его крепкие плечи руками,
я уже едва ли различаю, где пол и где потолок, и тону, тону, тону
бесконечно в этом вкрадчивом хриплом голосе, которым он нашептывает
мне на ухо, как проклятую мантру, свои грязные планы.
– Я раздену тебя. Поставлю на колени.
А потом выдеру так, что у тебя еще неделю будет болеть все тело...
ты меня понимаешь?
– Понимаю, – мой дрожащий голос
звучит послушным эхом, и всего через мгновение он обхватывает мою
шею ладонью, сжимая пальцы прямо на пульсирующей синей вене.
Он заставляет меня опуститься на
колени и упереться ладонями в пол прямо перед собой. Между ног
предательски ноет, и задница невольно виляет из стороны в сторону.
Он расстегивает ремень, дергает вниз молнию, стягивая с упругих
ягодиц темные джинсы. Горячие мужские ладони ложатся на мои бедра,
притягивая к себе, и я с наслаждением запрокидываю голову,
чувствуя, как быстро и плотно насаживаюсь на твердый член.
Который раз за прошедшую неделю он
трахает меня вот так, без всяких прелюдий, бессовестно, грубо, но
так чертовски охрененно? Натягивает мокрое, изнывающее женское
естество на жесткий, опоясанный тонкими синими венками стержень? Не
целует ни до, ни после? И только курит, выпуская дым мне в лицо и
остужая свою задницу на моем полу?
