На маленьком базарчике Люба, приятная женщина лет сорока-сорока двух, покупала свежее молоко у местной бабы.
– А Вы знаете, мне название поселка сразу понравилось, как-то звучит приятно – Шведино. Шве-ди-но.
– Конечно, – согласилась баба. – Не Просянка какая-нибудь.
– Но как же вы здесь себя величаете? Не шведы же?
– Не шведы, – с улыбкой согласилась баба, наливая Любе молоко. – Ими здеся и не пахло.
– Тогда как?
– Угадай.
– Шведцы? Шведяне? Шведчане?
– Да шведянские мы! – засмеялась баба. – И ты теперь шведянская. И муж твой теперь шведянский. Привыкайте. Вы ж напротив Вали Спиваковой дом купили?
– Да. Вы знаете Валю?
– Тута все знают – и друг друга, и друг про друга. Кто, где, с кем, когда и как. Не скроешься ни за занавеской, ни под одеялом. А почему ж из города уехали?
Но Любе не хотелось обсуждать эту непростую для нее тему.
– Так… обстоятельства разные… Мужа сюда на работу перевели.
– А-а – протянула баба неопределенно… – Ну, ты за Валентину держись. Она неплохая.
– Мы уже даже немножко сдружились.
Баба одобрительно кивнула:
– И Петя у нее хороший. Хозяйственный, не пьет. Твой-то пьет?
– Нет, что Вы!... Спасибо Вам.
Взяв банку с молоком, Люба кивнула бабе в знак благодарности и пошла дальше.
– Дак уже счастье большое! – крикнула ей баба вслед.
Люба не поняла, обернулась:
– Что большое?
– Что мужики не пьют. Таких беречь надо, на руках носить.
– Вот как? – сказала Люба. – А я все жду, когда мой Вася меня на руках носить станет. Уже и сын – студент. Дождусь ли, неизвестно.
– А ты помудрей, да поласковей. Может, и дождешься.
И уже совсем тихо добавила:
– Если повезет. Мужики – это ж такая порода… Неисправимая!
* * *
В это время на втором этаже неказистого поселкового здания, через окно своего кабинета, сорокалетний с гаком Вася (но для подчиненных, разумеется, Василий Сергеевич), муж Любы, наблюдал за движением особей женского пола по сельской улице. Писаным красавцем Василия мы не назвали бы, и все же было в нем, высоком и не слишком широкоплечем, что-то слегка утонченное, что заметно отличало его от коренастых поселковых мужиков. Особенно, когда Вася надевал шляпу. Но сейчас ему было не до нее. Взволнованный, он вытирал рукой пот со лба. Потому что в этот момент на улице, как раз напротив его окна, встретились и разговорились две дородные селянки. Были они, конечно, одетыми, но Васе вдруг на секунду почему-то представились полуобнаженными, в роскошных пеньюарах, да мало того – они еще и ручками махали ему в окошко. Потом вдруг стали грациозно перед ним танцевать. И Васе даже чудились их зазывные голоса:
– Как скучно и однообразно ты живешь, Василий Сергеевич!
– Старые обиды и мелкие дрязги с супругой.
– А ведь тебе уже за сорок.
– Ты все, что мог, уже сделал для близких.
– Не пора ли заняться собой?
– Ты ведь сам называешь эту пору пикантной.
– Да, пикантной, с перчиком!
– В тебе энергии еще через край, Василий Сергеевич!
– Но помни: эта пора не будет вечной.
– Так оглянись, потянись, развернись!
– Ты никого не предаешь.
– Да ты жизнь отдашь, если надо!
– Но теперь-то просто хочешь вобрать этой жизни побольше!
– И ты ее ни у кого не отнимаешь!
– Так какое же здесь преступление?
– Покопайся в своих глубинных желаниях!
– И дай, наконец, себе волю!
Но Вася крикнул с обидой им из окна:
– Я дал жене слово больше не изменять!
Две танцующие селянки в пеньюарах обиженно переглянулись и тут же превратились обратно в двух обычных, дородных, но одетых сельских баб. Они попрощались друг с дружкой и разошлись.
– И как же тут быть? – непроизвольно, с глубоким вздохом, проговорил вслух Василий в кабинете. – Я бы не хотел изменять.
– Так вы решили не изменять? – послышался голос за его спиной.
