Дыру я разрабатывал вместе с Матросом, и дела наши шли неплохо – в среднем пятнадцать монет за ночь, прикарманивали дни, дурили рассвет, страна свободы сынов нам была нипочем, вот только вен у меня почти не осталось… Я подошел к стойке за очередной чашкой кофе… пью кофе в «Закусочной Джо», под чашкой салфетка – говорят, верный признак того, что некто подолгу просиживает в кафетериях и закусочных… в ожидании Человека… «А что тут поделаешь? – сказал мне как-то своим безжизненным джанковым шепотом Ник. – Они знают, что мы будем ждать…» Да, они знают, что мы будем ждать…
У стойки сидит паренек с худым лицом, глаза – сплошные зрачки… Сразу ясно, что он давно и плотно подсел, да и страдальческую гримасу эту я уже видел – может, на тотализаторе, где я выруливал одно время чаёк, в серых пластах подземок, ночных кафетериях, арендованном жилище из плоти. В глазах его вспыхнул вопрос. Я кивнул в сторону моей кабинки. Он взял свой кофе и уселся напротив.
Коновал живет неподалеку от Лонг-Айленда… чуткий наркоманский сон, проснуться – и замереть, испугаться, вскочить… все четко и ясно, телевизионные антенны впитывают небо… Часы убежали вперед, а после четырех пополудни так же помчится время.
– Человек опаздывает на три часа… Капуста есть?
– Три монеты.
– Нужно хотя бы пять. У него там вроде бы двойная доза. – Я взглянул на него… лицо миловидное… – Слушай, малыш, я знаю одного покладистого старого коновала, он выпишет тебе как миленький… Вот тебе телефон. Мой голос он просечет на раз.
Немного погодя мне попался один портной-итальянец, ушлый барыга, знакомец по Лексингтону, а у него можно вырулить приличный дозняк героина… По крайней мере поначалу он был приличный, но с каждым разом – все больший недовес… мы и зовем его Тони Недовес…
Оставшись без джанка на болезненном рассвете Восточного Сент-Луиса, он бросился к умывальнику и прижался животом к прохладному фаянсу. Со смехом я небрежно оперся о его тело. Его трусы растворились в прямокишечной слизи и карболовом мыле… летние рассветные запахи с пустыря.
– Я подожду здесь… Меня он просечет на раз…
В тот день пять палок под душем, мыльные пузыри яичной плоти, сейсмические толчки, прерываемые изломами спермовых струй…
Я вышел на улицу, все четко и ясно, как после дождя. В кабинке вижу Сида, он читает газету, лицо – желтая слоновая кость в солнечных лучах. Под столом протянул ему две пятерки. Приторговывает помаленьку, привычка есть Привычка: вторжение. разрушение. оккупация. юные лица в синем спиртовом пламени.
– И пользуюсь спиртом. А вы, ебучие нетерпеливые и жадные джанки, только и знаете, что коптить мои ложки. Мне же за одно это влепят Неопределенный срок – легавым только закопченная ложка и нужна. – Извечный наркотскин трёп. Слабеют джанковые путы.
– Прорвись на свободу, малыш.
Провесь линию гусиной кожи вверх по худой юной руке. Вставь иглу и сдави пузырек, глядя, как все его тело оказывается во власти джанка. Втекай туда вместе с этим дерьмом и впитывай джанк из каждой юной клетки.
Сидит паренек, тело – как у тебя. Сразу ясно, давно и плотно. Я небрежно опираюсь о него на тотализаторе, небрежно оперся о его кафетерий, и его трусы растворились в пластах подземок… и жилищах из плоти… в сторону кабинки… напротив… Человек – портной-итальянец… я знаю капусту. «Мне – приличный дозняк героина».
– Ты собрался слезать? Ну что ж, будем надеяться, тебе это удастся, малыш. Пускай меня паралич разобьет, если я этого не хочу… Я ведь друг тебе, настоящий друг, а если…
