Вилла, по нашим, российским, представлениям, шикарная, а для европейца – нормальный дом, была расположена на окраине Мюнхена. Метров сорок аккуратно подстриженного газона отделяли розовое двухэтажное строение от ворот; струилось шоссе, стремительным потоком полированных лимузинов оно летело к городу. Эти сорок, максимум пятьдесят метров газона, на котором в шахматном порядке росли аккуратно подстриженные кусты и небольшие деревья, для опытного человека свидетельствовали, что хозяин – человек обеспеченный, но отнюдь не богатый; в последнем была уверена и жена хозяина дома, и, хотя прожила с мужем пять лет, женщина не подозревала, что он крупный рэкетир и располагает очень большими деньгами.
Семья завтракала на веранде. Мужчина пил кофе, курил первую в этот день сигарету и просматривал газеты. Он не знал, что сигарета окажется в его жизни последней, а биржевые новости ему знать совершенно ни к чему.
Мальчик лишь полгода как научился говорить, отказывался пить сок и допытывался у матери, почему трава зеленая. Малыш никогда не узнает, почему трава зеленая, а небо голубое.
Убийца подошел к дому с черного хода, двигался неторопливо, уверенно, чувствовалось, что он знает расположение пристроек, где надо подняться по ступенькам, какую дверь открыть. Он поднялся на веранду не с лужайки, а вошел из дома, достал из-под полы длинного плаща автомат и увидел широко открытые глаза женщины.
Впоследствии полиция установила, что убийца выпустил более двадцати пуль калибра 5,6 мм. Хозяин и ребенок умерли мгновенно, женщина была жива. Ее доставили в госпиталь, но врачи считали, что положение женщины безнадежно.
Инспектор криминальной полиции Дитер Вольф был сердит, очень сердит. Высокий и широкоплечий голубоглазый блондин с твердым подбородком, полвека назад он мог бы красоваться на плакатах рейха и с огромным успехом выступать перед застывшими в немом восторге шеренгами гитлерюгенда. Потомственный полицейский, Дитер был человеком спокойным и уравновешенным, скорее мягким, чем жестким; как ни парадоксально, такие люди в полиции встречаются.
Инспектору уже исполнилось тридцать, но он был холост и жил в одном доме со своей матерью Анной, которая недавно отметила пятидесятилетие, но выглядела она на тридцать, и порой Дитера и Анну принимали за супругов или за брата и сестру. И взаимоотношения их были равноправными, лишь в редчайших случаях Анна одергивала сына, ставила его на место.
Сегодня был тот самый случай. Дитер расхаживал, можно сказать – метался, по своей комнате и непозволительно громко говорил:
– Русские – мое проклятье! Я их ненавижу! Учи русский язык! – Он посмотрел на портрет деда, человека неопределенного возраста, с тяжелым подбородком и бесстрастными глазами, безукоризненным пробором, усами, подстриженными уже на века. – Читай русскую литературу!
Он схватил со стола томик Чехова и запустил в стену. В этот момент терпение Анны, которая стояла в дверях и наблюдала за сыном, кончилось.
– Дитер, ты ведешь себя недостойно! – Жесткие морщины пролегли от уголков рта женщины, они если не состарили, то уж вернули ей действительный возраст. Анна это почувствовала, провела тонкими пальцами по лицу и, еще больше рассердившись, сказала: – Приведи себя в порядок, вымой руки и иди обедать. Я тебя жду.
Дитер услышал удаляющийся стук каблуков, вновь взглянул на портрет деда и на чистом русском языке сказал:
– Ну, извини!
Причиной столь необычного поведения инспектора Вольфа был его разговор с комиссаром, который состоялся днем.
Шеф Дитера, шестидесятилетний, по-юношески стройный комиссар, пригласил его в кабинет и первым делом справился о здоровье «прекрасной Анны». Так он называл мать инспектора. Начало не сулило ничего хорошего, а уж когда инспектор увидел, что комиссар оттягивает начало разговора, то окончательно понял – жди неприятностей. Начал комиссар издалека, что было ему совершенно несвойственно.
