– Я не хочу этого. Не хочу… туда.
Беленькая Нюта искоса, из-под выбившейся на щёку прядки, посмотрела на подругу. Нюта была совсем светлая блондинка, с нежной серебринкой в тонких косах, и потому, когда она вот так пялилась, её серые глаза, с двумя голубятами в глубине, казались глуповатыми – такая беспредельная мудрость шестнадцатилетней светилась в них.
– Совсем не хочешь?
Темноволосая Кира холодно стиснула губы – их рисунок уже определился и вызывал сокрушённую улыбку её мамы, анемичной, пахнущей пудрой женщины, немолодой, согласно представлениям подруг её дочери.
– Как противогаза на выпускной. – Отрезала она.
Река, заметная среди домов и деревьев внизу, у основания улицы, по которой они поднимались, неизвестно почему давала далёкий отсвет до самой развилки под тополями, да, похоже, и на весь город, лежавший у воды и всем своим могучим уездным телом приникавший к новой гранитной набережной. Неспешные, обманчиво спокойные волны по-кошачьи ластились к берегам. Таинственная способность великой реки чувствоваться даже на окраинах, где она была видна лишь из окон старых особняков, никого не удивляла. Те, кто родился в этом городе, не отделяли себя от реки, как Закон Жертвы не отделяет себя от Закона Любви.
Сейчас кроткий свет отметил карие глаза Киры, скользнув по их поверхности – глубже даже он не смог бы проникнуть.
Нюта поняла, что подруга не собирается тратить на неё серьёзных аргументов, но ничуть не обиделась – у юной блондинки с ясными глазами был безмятежный, как весенний ветерок, характер.
Они неторопливо шли вверх к своей гимназии, прозванной среди мужественной половины молодого населения города монастырём. Только шестнадцатилетние девочки способны вот так идти в скучное место прекрасным утром ранней осени и болтать об очень важных вещах.
– Ты боишься того, – заговорил мурлыкающий и чуть хрипловатый голосок, и обе невольно замедлили шаг и обернулись на девочку, шедшую немного в стороне и с загадочной улыбкой разглядывающую свои новые ботики, довольно, кстати, уродливые, хотя об их хозяйке не сказала бы дурного слова даже Санька-кавалеристка, учительница физкультуры.
(Та была старая дева или молодая женщина, это как кому угодно, и обладательница весьма длинного и острого языка, который подмечал все особенности нестандартных девичьих фигур. Кроме того, у неё были ноги. Так говорить неграмотно, но просто все, кто смотрел на Саньку, первым делом замечал, что видит ноги. Девочки усматривали в них ту особенность, которую и отметили со всей силой мстительности обиженных нимф.)
– …ты боишься, – сделав обычную паузу, на которую почему-то не сердились не терпящие долгих размышлений учительницы монастыря, продолжала третья собеседница, – что твоё тело изменится, когда ты вернёшься? Что ты превратишься в чудовище?
Кира без раздражения поглядела на бледное, сердечком, лицо, вокруг которого неистово вились тёмно-рыжие волосы. Конечно, они не вились, как это предполагает активная форма глагола, они просто были курчавы, но, глядя на этого подростка, любому представлялось, что над головой у девочки движется вспыхивающий, едва ему представлялась малейшая возможность, щедро нарисованный нимб. Однако этот нимб не свидетельствует о святости, подумала Кира, о нет.
– Я не боюсь. – Мягко ответила она на вопрос. – Я не боюсь, Лиля. Этим ты меня не заденешь. – Ещё мягче и тише добавила она.
Лиля удовлетворённо кивнула, так что нимб качнулся над её матовым лбом. Вид она хранила серьёзный, зато в том, как она поправила на плечах ранец и в том, как слегка разжался её пунцовый круглый рот, сквозила насмешка.
