В очень большом городе, где среди домов и ветвистых деревьев, терялись люди – так их было много – жила-была Динка. Не Динка, а картинка. Красоты невиданной, красоты неслыханной. Губки – розовый бантик, щечки румяные, нежные, на которых уселись ямочки с хитринкой: играют и играют, когда Динка смеется. Над глазами, открытыми, распахнутыми, цвета спелого каштана, – густые колосочки темных бровей, словно их с самого рождения подкрасили осторожно и оставили девочке для изумления. Реснички, как метелочки, густые и пушистые. Чудо и только!
Хороша-то хороша, но ее детская жизнь не стоила ни гроша: мама – пила-гуляла, а отца Динка и вовсе не знала. Доносилась молва, что спился, что утонул, что уехал за моря-океаны. Для маленькой Динки отца с её рождения не было и не было. Не было никогда!
«Так ведь не бывает, – думала она частенько, наблюдая за другими ребятишками, у кого были папы. – И у меня он где-то есть… Кто он? Где он?..»
Жилось ей с мамой очень плохо: часто голодали, просили милостыню. С самого утра Динка уходила на перекрестки шумных дорог и просила у прохожих какую-то еду и деньги.
«Подайте копе-е-ечку! —протягивала она ручонку, провожая каждого человека просящими глазенками. – Дома нет хлебушка. Нечего кушать… Мама болеет… Подайте копе-е-ечку! Пожалуйста, подайте!»
Кто давал копеечку, кто бублик, печенье или конфетку. И все задерживали взгляд на таком прекрасном личике просящей милостыню девочки, которая появлялась на улице каждый божий день.
Динка всю добычу приносила домой, а мама, пьяная и опустившаяся, делила ее в свою пользу: побольше – себе, поменьше – дочери.
– Кушай, кушай, мое солнышко! – пропитым голосом приглашала Динку к столу. – Это ведь твой заработок… Твой, доча-а-а! – и тут же пускала слезу, разламывая тугой бублик на кусочки. – И я возле тебя, малышка, живу… Если б не ты! – и дальнейшая ее мысль повисала в воздухе. Она опять наливала в стакан какую-то жидкость и выпивала до дна, проклиная тут же маленькую дочь: – Чего, дрянь, пялишь глаза? Повылазят скоро…
– Не пей, мамочка! – чуть не плакала Динка. Взяла пустой стакан и отнесла в мойку, а вслед ей кричала мать: – Отродье чертово! Замарашка проклятая! Кормлю тебя… Одеваю… А ты… ты меня не любишь…
– Люблю, мамочка, люблю! Только не пей больше. Я тебе куплю сережки, платье, туфли. Вот только соберу денежку.
– Посуда грязная! – не слушая добрых слов дочери, упрекала мать, пьянея все больше и больше. – Ты ленивая, грязная…
И пока Динка мыла тарелки и стаканы, мать снова набросилась на нее, не зная, в чем еще обвинить свою трудолюбивую дочь.
Чем горше жилось Динке, тем красивее становилась она. Откуда такая красота? Словно лучший живописец потрудился над дивным образом девочки.
Еще целый год Динка кормила себя и свою маму.
Однажды, выпив очередную порцию водки, мама притянула дочь к себе и, осмотрев ее с ног до головы, строго сказала:
– Тебе уже девять лет. Хватит бездельничать! Поедешь к дяде Нестору и будешь ему помогать по дому. И учиться там будешь. Он одинок, болен…
– Не хочу к дяде! Не хочу-у-у! – заплакала Динка, ибо знала его и боялась, как огня. – Я буду, мамочка, с тобою… Я люблю тебя!
– Цыц! – строгий окрик остановил Динку. – Я не могу больше тебя кормить и одевать. Не могу я…
– Я же… я же помогаю тебе, мамочка.
– Цыц! – снова взорвал воздух окрик матери. – Что сказала, то и будет. Не смей перечить мне! Я ведь твоя мать.
– Дядя Нестор злой и плохой. Я не хочу к нему ехать… Мамочка, пожалей меня! Я… я… – и девочка зарыдала.
