Герн убрал тяжелый том в драгоценном переплете в седельную сумку, притороченную к боку единорога. Книга была та самая, с чеканкой с перекрещенными посохами. Он запросил ее в награду за контракт, и книгу ему с радостью отдали. Ему, пожалуй, отдали бы все что угодно, даже само графство, так как графиня и принц, оставшиеся главными в замке и без того весьма расположенные к ученику Лесной Леди, после удачного разрешения их дела не сводили с Герна влюбленных глаз и, казалось, вовсе были не намерены его отпускать.
Том совершенно завораживал Герна. Его не покидало чувство, что он узнает из книги что-то важное. Более того, он постоянно представлял себе, как положит книгу на стол у себя в комнате на дереве, откроет ее… как уютно и приятно будет читать ее в тепле при свете из окна или при свечах после дневных занятий. И даже когда последняя страница будет прочитана, он сможет вновь и вновь перечитывать ее – ведь теперь у него есть место, где он может хранить книги.
Книга как бы стала частью его ощущения дома – его мечты о месте, куда он всегда может вернуться.
Сумка была под стать фолианту: из тонкой, но прочной тисненной кожи. Вероятно, работы эльфов, хотя утверждать наверняка Герн не мог, так как кожа даже зачарованная плохо хранилась – ее уничтожали грызуны и насекомые нечувствительные к магии, по слухам, появившиеся вместе с людьми и расплодившиеся к данному моменту в таких немыслимых количествах, что любая кожаная вещь, оставшись без присмотра, исчезала меньше чем за месяц. Тиснение на сумке изображало могучее раскидистое дерево.
Со стороны бокового выхода раздались шум, топот и гомон. Во двор, запыхавшись, вприпрыжку, выскочил принц, за которым пыталась угнаться кучка придворных, наперебой делавшая ему внушение касательно поведения высоких особ. Была там и кикимора Мимл, разодетая в бархат и парчу. Так как костюм был явно мужской, издали ее можно было бы принять за мальчика пажа, но хоть аккуратно постриженные и причесанные, а с прозеленью волосы и лицо серовато-болотного цвета выдавали в ней представителя «болотного народца».
Из всех придворных лишь она одна двигалась достаточно быстро, чтобы не отстать от принца, при этом у нее одной движения и выражение лица были преисполнены спокойствия, серьезности и чувства собственного достоинства. Молчала тоже, казалось, она одна.
Как только ноги принца коснулись брусчатки двора, он замер, завороженно уставившись на единорогов.
«Ах да, – подумал Герн. – Он же не видел, как мы приехали». Но даже если бы и видел… Единорогов, и тогда уже производивших немалое впечатление, теперь было просто не узнать. На искристой темно-синей шкуре Лурца красовалась тонкая серебряная – в цвет гривы, похожая на паутину (впрочем, без узды) упряжь с бубенцами. На его даме, жемчужной Тенлю, такая же, только золотая. Их гривы как будто стали длиннее: аккуратно причесанные и заплетенные в тысячи косичек с колокольчиками, каждый из которых был размером не больше детского ногтя. Стоило одному из этих царственных красавцев лишь переступить с ноги на ногу, как весь двор наполнялся мелодичным звоном, похожим на музыку стеклянной гармоники. Тем заметнее было, что большую часть времени оба единорога стояли совершенно неподвижно, как горделивые памятники самим себе – не только не вели ухом, но, казалось, даже не дышали.
Придворные тоже разом остановились и замолкли. И лишь только Мимл подошла к Герну с учителем и опустилась на одно колено.
– Пусть огонь наших душ вечно пылает так, как запылают сегодня костры на Великой Горе, – сказала она.
– Да не потухнет свет в наших душах, да не умрет любовь в наших сердцах, – отозвалась учитель Лоркан, потрепав по холке жемчужную Тенлю. Та переступила с ноги на ногу, наполнив двор волшебным звоном, и пропела чистым высоким голосом:
