Когда я была совсем ещё маленькая и даже говорить толком не умела, бабушка часто рассказывала мне одну страшную сказку… Каждый раз история разворачивалась в какой-нибудь деревушке, обязательно неподалёку от нашей, и каждый раз главным действующим лицом в ней была мёртвая ведьма – штрига.
Я помню, как ругалась с ней мама, считая, что именно из-за этих историй я никак не успокоюсь по ночам. Она постоянно ворчала, чтобы бабушка прекратила, потому что от страха я не могу нормально разговаривать. Но ни ссоры, ни споры так и не помогли.
Я не знаю, почему бабушка так упорствовала. Зачем это было? Зачем внушать ребёнку страх перед несуществующим? В принципе, уже во взрослом возрасте, родив дочь, я понимаю свою мать, и понимаю, почему она решила уехать из родительского дома. Но именно туда я сейчас и возвращаюсь.
Давно я не была в этих местах, кажется, что целую вечность. Бабушка умерла девять лет назад, и с тех пор никто из нашей семьи сюда не приезжал. Это, наверное, глупо – ехать в заброшенный дом, только чтобы спрятаться от надоевшей суеты, но так было необходимо. Мой муж погиб, оставив все долги на меня и нашу маленькую дочурку. Вернуть деньги у меня нет возможности, поэтому я и решилась на побег. В другой стране нас не найдут, тем более в такой глуши.
Осень в этих краях такая же, как в моих воспоминаниях: солнечная, тёплая, невероятно живописная. Вижу, что дочке тоже нравится. Это тебе не серый мегаполис, состоящий сплошь из бетонных коробок. Вернуться к истокам… Даже и не знаю, почему я не сделала этого раньше? В кармане у меня ключи от дома и пристройки на заднем дворе, которые мне удалось добыть у нотариуса в столице. Теперь, когда я знаю про бабушкино завещание, мне даже легче на душе: она до последнего меня не забывала. Но вместе с тем так грустно и печально, что я не приехала проводить её в последний путь, и даже не знаю, кто занялся похоронами.
Язык я тоже помню слабо, точнее практически ничего не помню, кроме обычных приветствий и благодарностей. После отъезда мама запретила на нём разговаривать и сама ни слова не вспоминала. Каково же было моё удивление, когда я поняла, что в этих местах многие спокойно разъясняются на русском, хоть и с тем странным акцентом, с каким всегда говорила бабушка. Я довольно быстро узнала, как добраться до нужного посёлка, уселась с дочкой в потрёпанную маршрутку – не знавшую ремонта лет, наверное, двадцать – развязала ей шарф, чтобы не было жарко, и стала дожидаться отправки.
Всю дорогу маршрутка скрипела, дребезжала, я даже подумала, что мы так разобьёмся, но нет – добрались в целости и сохранности. В пункт назначения прибыли уже к закату, а остановкой оказалась небольшая площадка на окраине соседнего села, прямо возле леса. Дальше можно только на своих двоих, и мне эта идея совсем не понравилась. Я стала оглядываться, в надежде найти какого-то попутчика, но ничего, кроме парочки ветхих домов, – скорее всего нежилых – не обнаружила.
Стало прохладнее, и я поспешила завязать шарф дочери обратно. Она такая слабенькая, не хотелось бы, чтобы простудилась сразу по приезду. Пока я с этим возилась, в конце дороги, по которой мы приехали, показались два небольших огня. Присмотревшись, я поняла, что это свет от фар. Машина приближалась неторопливо, подпрыгивая на неровной дороге. Пока я думала, стоит ли рисковать и останавливать её, как водитель сам притормозил возле нас, опустил окно и окликнул меня:
– Буна сеара! Авець невойе де ажутор?
Не поняла всего, но кивнула ему:
– Буна! – Я не могла вспомнить больше ничего на их языке и решила попробовать снова на русском, надеясь, что меня поймут. – Мы идём в село Браништи.
