ГЛАВА 5 Изгнание
Ночь. Тюрьма. Мертвую тишину
разорвал раздавшийся далекий и однако же явно различимый,
душераздирающий крик, крик боли, крик ужаса - крик мужчины.
Стражники с пониманием переглянулись – снова пытки в той камере,
куда только что вошла группа очень серьезных мужчин во главе с
канцлером.
Крик долго метался в воздухе -
жуткий, бесконечный, словно порожденный человеческим страданием,
невыразимой, бесконечной пыткой.
Снова крик. Он словно возник из
самой ночи, из глубины причудливых черно-траурных туч, что мчались
над ними. Он метался в бескрайней тьме, и чудилось, что затхлый
ветер тюрьмы разносит и усиливает до бесконечности пронзительное
эхо этого вопля, в котором бились неизъяснимая боль, страдание и
жуткий страх. Те, кто слышал его, почувствовали, как кровь стынет в
их жилах; они оцепенели – что же там происходит в камере изменника
Дана?..
Рюми опять сидел на полу. Мужчину била страшная, леденящая
дрожь. Он не смел даже думать, не то что плакать. Значит, вот как
это бывает...
Он потерял счет времени, в тишине, в одиночестве... Маленькое
помещение освещал лишь тусклый желтый факел, установленный высоко в
держатель на каменной стене. Первые два часа были агонией – болело
все, жаркие волны гуляли по его разрушенному телу. Что-то теплое
стекало по его спине, в сломанной ноге боль превратилась в острую,
визжащую пилу. Мучительная агония превратилась в устойчивое пламя,
полыхавшее по всему его телу и сжигавшее его. Он приветствовал эту
боль – это было его наказание – за мечты, за дружбу, за
доверчивость... Он сидел и колотил головой об стенку со всей силы,
чтобы назло ему, этой синеглазой твари, поскорее умереть и
остановить нескончаемый поток этого унижения, только бы успеть
умереть...
Никогда ещё Рюми Великолепный не чувствовал себя таким
потерянным. Мир истаял, а с ним и обманная надежда, будто теперь
жизнь каждый день начинается сызнова, каждый раз с нового
удивления. Ничего больше не существовало - ни чести, ни
честолюбивых замыслов, излюбленных блюд в ресторане, любимых
красок. Остались только предательство и смерть, и они затягивали
его... Его мир разрушился.
Наверное, он наконец-то умер или всего лишь потерял сознание,
следующее, что он увидел сквозь дрожащую зыбь боли был очень
грустный пожилой мужчина, склонившийся над ним.
И надо было что-то сделать, оттолкнуть его сухие руки,
сказать, как он их всех ненавидит, как он от них всех отрекается,
как он хочет уже умереть.., но он почему-то не смог
пошевельнуться и терпеливо ждал новых мучений. Накатывала
густая сизая дрема. Он заснул, клюнул носом и очнулся. Тихо.
Страшно хотелось есть и пить, тело было тяжелым и онемевшим. С
трудом повернул голову, все плавало перед его мутными глазами – он
лежал на кровати, желтый, тусклый свет факела, кто-то рядом с ним,
что-то делают с его безвольным телом. Ему показалось это
несущественным. Его подняли, куда-то понесли, он краем колышущегося
сознания услышал плеск воды, раны на спине чуть защипало, теплые
ладони на висках, он уплывает...
Мысли были поверхностными, желтый свет факелов отбрасывал вокруг
странные призрачные блики. В самой глубине его души открывалось
окно, за которым он угадывал серую пустынную дорогу, бесформенную
равнину - пейзаж его уничтоженной жизни... В его одиночестве время
тянулось тягуче медленно, и из углов выползали странные мысли; как
бледные безжизненные руки, махали они и грозили. Это тени
призрачного вчерашнего дня, причудливо преображенные, снова смутно
всплывающие воспоминания, серые, бесплотные лица друзей, жалобы и
обвинения…
И вот ему чувствуется, что он уже не один в камере, но в то же
время он не мог открыть глаз. Он почти не заметил, как кто-то
осторожно открыл его рот, влил воды по капле, еще. Ложка жидкой
похлебки, он все проглотил, Рюми и думать забыл, что решил
отказываться от еды, только бы успеть умереть, только не
Безвольным... Все движения, какие требовались от него, он совершал
машинально.
