А надо ли жалеть о том, что не случилось?
В густую пустоту ронять обрывки слов?
Стеклянная луна осколками разлилась,
И кремнием искрит по тонким жилам кровь.
А надо ли винить весь мир в продажной сути?
И есть ли смысл в том, что можно не ценить?
И вытоптан репей пред каменным распутьем,
Пунктирен горизонт, как порванная нить.
А надо ли любить, других собой пытая?
Бурливый перекат вновь рыбу бьет в висок.
А надо ли любить? Цена любви такая,
Что кости превращает в расплавленный песок.
Вопросы с каждым днем всё больше горбят спину.
Растёт заплечный груз, уж виден бугорок.
А кто-то поглядит и скажет: «Это – крылья»
Но я им не поверю. Ну, не летают люди.
Икар – и тот не смог.
Не держи на него зла
Рассказ
Ветви старой сливы были корявые и скользкие. Стоять на них было непросто. Одной рукой надо было держаться за шершавый, заляпанный седым лишайником ствол, а другой – осторожно смахивать с ресниц бусинки слез.
Солнечные лучи, как раскалённые гвозди, легко прожигали плотные темно-зелёные листья старого дерева и роем злых ос жалили глаза.
Подслеповато жмурясь, отчего губы сами растягивались в улыбку, Блаженка зачарованно разглядывала сливы сквозь тонкую золотую пелену.
Сливы были крупные, с множеством оттенков лилового цвета. Одни – нежно-сиреневые с белым, как пепел, налётом. Другие – темно-бордовые, почти чёрные, как отполированный опал. Сочные сливы мерно качались на тоненьких ножках, как новогодние шары на ёлке, поблескивая гладкими, упругими боками. И дразнили своей красотой и спелостью.
Прежде чем сорвать сливу, Блаженка чуть сдавливала её пальцами, придирчиво разглядывая со всех сторон. Самыми сладкими были сливы, нежная кожица которых слегка треснула, и из желтой трещинки вытекали янтарные мясистые пузыри…
Вдруг неземную, почти космическую тишину утра расколол сухой короткий выстрел и надрывный, резкий гортанный крик. Словно кто-то не кричал, а выдавливал колючие звуки из больного сухого горла.
Блаженка вздрогнула и застыла в ужасе, почувствовав, как предательски задрожала хрупкая ветка под её ногами. Красноватый сок раздавленной сливы, липкой змейкой потек по запястью руки.
Еще секунду назад казалось, что они одни в целом мире: Блаженка и эта старая дикая слива, растущая на дне каменистого горного ущелья. Секунду назад мир был радужным, добрым, приветливым и щедрым, но…
Крик повторился, и Блаженка невольно повернула голову в ту сторону, откуда он доносился.
По узкой, извилистой, как веревка, тропинке, потрясая охотничьим ружьём, бежал седой бородатый старик в длинной черной рубашке и светлом овчинном жилете, накинутом поверх неё. Старик был не один. За ним, припадая на одну лапу и постепенно отставая, семенило грязное лохматое чудовище – огромная кавказская овчарка.
На старике были разбитые кирзовые сапоги, смятые в гармошку, поэтому старик скорее торопливо ковылял, чем бежал, поднимая за собой облачка рыжей пыли.
Овчарка, на которой шерсть висела неряшливыми клочьями вперемежку с комьями грязи, вывалив мокрый язык, неохотно плелась за хозяином.
Старик остановился. Обернулся и грозно крикнул на собаку на непонятном, резком языке. Пристыженная овчарка прибавила хода, обогнала хозяина метров на двадцать и опять начала потихоньку отставать.
Старик вертикально вскинул ружьё и снова выстрелил. Эхо выстрела мелкой дробью раскатилось по всему ущелью. Вразнобой закричали птицы, утробно, с всхлипами, будто кашляла, залаяла собака старика.
У Блаженки от страха потемнело в глазах…
Перед отъездом в Грузию Блаженка зашла в отделение милиции за разрешением на пребывание в приграничной зоне.
– Простите. Мне к вам? – робко спросила Блаженка, заглянув в кабинет, на который ей указал дежурный милиционер.
