«Понедельник»
1
Утро было тихим, но не мрачным – как похороны малознакомого человека или дальнего родственника. Соблюдение социальных ритуалов вынудило бы горстку зрителей явиться – с опозданием, со стаканчиками кофе в руках. Скорбь висела бы в воздухе, как декорация, не запачкав ни одного из присутствующих.
Впрочем, это были не простые похороны, а социальные. Пришедших вело любопытство – лёгкое, не больше. Иначе это придало бы усопшему вес, которого он не заслужил. Они обсуждали случившееся между делом, как нечто нелепое, обсасывали причины, спорили о предпосылках и делали ставки на то, что будет дальше.
Если бы умерший лежал перед ними в гробу – всё равно бы не стихли разговоры. Его бы раздели, ощупали, пытаясь понять, что их оскорбило, чем он их так задел. А после растащили бы на сувениры – как приятное напоминание о чужой неудаче. Да, хоронили ещё живого. Он не стал свидетелем своего социального падения и узнает о нём гораздо позже, а пока его утро было очень тихим.
2
– ОЧНИСЬ! – вскрикнул откуда-то недовольный голос.
Пот стекал по вискам в волосы. Дыхание затрудняла боль в пищеводе.
«Мерзость, как ярко. Чёрт, уже утро? Или день? Который час? Будильник не сработал. Надо проверить, вдруг кто-то в комнате. Если узнают, что ты натворила… притормози. Голова раскалывается. Что это? Кто-то стучит? Нет, это сердце колотится. Успокойся. Почему я в одежде? Где телефон? Ах, да…
Ах да, чуть не забыла —
Три килограмма зубного мыла,
Представляете, она зубы чистит мочалкой…
Кончились? Ах, как жалко.
Ну, тогда…1
Стой, что за бред? Что-то не так. Что было вчера? Где я вообще? В прошлый раз я проснулась… Что ты опять натворила? Не могу пошевелиться… Нет-нет-нет…» – мысли путались, тонули в густом тумане, стеснявшвим их.
Она с трудом разлепила веки – ресницы слиплись от засохших слёз. Матрац под ней частично провалился в щель, где отсутствовал один из прутьев. Всё тело затекло от долгого пребывания в неподвижности. Руки и ноги были туго стянуты ремнями, прочно прикреплёнными к металлическому каркасу кровати.
Распятая на кровати фигура открыла рот, чтобы позвать на помощь, но наружу вырвался лишь кислый дух похмелья, губы онемели. Она попробовала поёрзать телом, подёргать конечностями, приподняться – ничего не поменялось. Ремни не ослабли. Она прислушалась. Рядом тикали часы. Мучительно долго она пролежала в ожидании, пока не услышала приближающиеся шаги.
– Помогите… в уборную надо, пожалуйста, – прохрипела она, давясь словами.
– Утку принесут. Щас позову, – буркнули в ответ.
– Нет… сама хочу. Вы где? Ещё тут?
Над кроватью склонилось опухшее, ещё сонное лицо. Нервно оглядевшись по сторонам, оно принялось отстёгивать ремни, приговаривая:
– Ладно, развяжу, пока никто не видит. Только не говори, что я это… Туго же они тебя…
Девушка попробовала подняться. Всё вокруг припрыгнуло, словно в такт её рывку, от чего её чуть не стошнило. Мутная пелена перед глазами не исчезла даже после окончательного пробуждения. Колени тут же подкосились, но её успели подхватить за плечи и небрежно усадили обратно.
– Зовут-то тебя как?
– Мая, – выдохнула она. – Отведите… Что-то ноги не слушаются.
– Ещё бы, столько в отключке провалялась. Давай, опирайся.
3
Комната представляла собой идеальный куб. Два вытянутых окна оголяли большую половину плоскости одного из квадратов. Когда солнце достигало зенита, температура в комнате поднималась на пять-десять градусов. Белые стены отражали обилие света и заставляли щуриться. По обе стороны от окон в ряд уместилось по четыре кровати. Мая сидела на одной из замыкающих ряд кроватей, прямо напротив окон.
За окнами неуместно радостно щебетали синички, прыгая на ветках скудно выросших ясеней. Она сидела в неподвижности, опустив руки на колени, как прилежный ученик. За этой неподвижностью скрывалась остылая борьба с памятью, проигранная заранее. Часы пробили четырнадцать.
