© Максимов В.П., 2015
© ООО «Издательство «Вече», 2015
* * *
«…Наша постоянная ошибка в том, что мы не принимаем всерьёз данный, протекающий час нашей жизни, что мы живём прошлым или будущим, что мы всё ждём какого-то особенного часа, когда наша жизнь развернётся во всей своей значительности, и не замечаем, что она утекает, как вода между пальцами, как драгоценное зерно из дырявого мешка, не понимая, что самым драгоценным является нынешний день… Прав был Конфуций: «Прошлого – уже нет. Будущего – ещё нет. Есть только настоящее».
Остров Медный. Курилы, 1970 г.»
Этот дневник – толстую общую тетрадь, с кое-где выдранными страницами, в коленкоровой обложке синего цвета, исписанную красивым ровным почерком, я нашёл на чердаке в доме деда Нормайкина, у которого мы – двое студентов-охотоведов, жили некоторое время после выхода из тайги, ожидая обратного вертолета в Совгавань, откуда я и мой напарник Юрка Банных прибыли сюда, в небольшую деревеньку Гроссевичи, – притулившуюся на берегу Татарского пролива, у мыса Крестовоздвиженский, – почти два месяца назад для прохождения производственно-промысловой практики…
Порою, углубляясь в чтение чужого дневника, я находил в нём явную параллельность событий, происходящих со мной и неведомым мне Олегом Саниным – автором этих записок. Хотя параллели эти пролегали в разных временных отрезках, но места и обстоятельства, выстраиваемые Судьбой, бывали иногда так схожи…
* * *
Из Хабаровска в районный центр Советская Гавань (бывшая Императорская бухта) мы с Юркой летели на небольшом самолётике местных авиалиний. Его нещадно болтало в воздухе из стороны в сторону и сверху вниз. Иногда начинало казаться, что от постоянного дрожания фюзеляжа (словно наш «небесный тихоход» страдал тропической лихорадкой) он весь, до последней заклёпки, вот-вот рассыплется прямо в полёте.
Опасения вызывали также не только «воздушные ямы», что-то уж больно часто встречающиеся в этом рейсе, но и натужно-надсадный рёв двигателя, работающего словно на последнем пределе своих сил, будто ему, как хроническому астматику, воздуха не хватало даже в небесах. Приземление поэтому, – а вернее – приснежение, поскольку сверху совгаванский аэропорт представлял собой идеально ровное белое поле, с небольшим деревянным домиком аэропорта сбоку, – было воспринято всеми пассажирами сего летающего вентилятора как событие весьма отрадное. И даже наш, неразумный ещё, щей Шарик, прилетевший вместе с нами и успевший не раз облеваться за время полёта, теперь, радостно виляя хвостом и хватая на ходу красной пастью пушистый нетронутый снег, носился кругами, оставляя на чистой его «странице» свои следы. Он весело взвизгивал и, похоже, искренне радовался тому, что наконец-то выбрался из этой ненадёжной тарантайки на надёжную, никуда не уплывающую из-под ног земную твердь.
* * *
«…Я помню тот Ванинский порт,
И вид пароходов угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
Я в Ванино на борт не поднимался, а наоборот – спускался по трапу на причал. А вот вид, не у парохода, а у меня, точно был угрюмый…
Дело в том, что перед самым рейсом меня обокрали и я со всем своим, правда, немногочисленным, хозяйством – двумя превосходными лайками, с таким трудом добытыми мною на севере Камчатки, остался почти без денег и продуктов для собак.
Капитан посудины, на которой я добирался до материка, распорядился «за отработку» – когда надо было чем-нибудь помогать команде, кормить меня и мою беспокойную братию. Кое-какой припас в последние часы перед приходом в «порт приписки» выделил мне и боцман. Да ещё ссудил «в долг» деньжат, сказав, что вернуть их, может, и с процентами, – если разбогатею, я должен буду не ему, а любому человеку, который так же, как и я сейчас, окажется в стеснённых обстоятельствах. Получится этакая эстафета добра с передачей некой «палочки-выручалочки».
