В ту ночь луна светила на редкость ярко. Ее белый вкрадчивый свет пробивался сквозь маленькое окошечко деревенской хаты, выхватывая из ночной темноты нехитрую обстановку сельской жизни. И как бы между прочим лунный свет падал на изможденного старичка, сидевшего на кровати.
Алексею Митрофановичу тем днем особо нездоровилось. Еще с утра в голове был полнейший кавардак и кружение, в ушах стреляло, как на войне, спина ломила, не вздохнуть. И эта чертова нога! Нога, что почти не слушалась Митрофаныча после третьего инсульта. В тот день она была на редкость непослушна. В общем, день с утра не задался. И ничего путного по хозяйству не сделал, и сил не было. Словно и не было того дня.
А уж той ночью, когда Митрофаныч по нужде на ведро сходил, и вовсе беда. Не понятно, какими силами добравшись до кровати, старик сидел вконец измочаленный. И лишь одна мысль вертелась в голове: «Надобно бы лечь по-людски. А то окочурюсь вот так, сидячи, так сидячего и похоронят, ироды!». Собрав все силы, старик неимоверным усилием забросил на кровать сперва абсолютно непослушную и уже бесчувственную ногу, за ней последовала не намного послушнее вторая… Все, справился.
В тот момент силы покинули старика окончательно, а всего его словно под воду опустили, не вздохнуть, не повернуться. Словно гад какой морской на дно утянул. Проваливаясь все глубже и глубже в пучину, дед даже и не думал сопротивляться. Сил на сопротивление просто не осталось. В один момент его старое, измученное тело пронзила адская, нестерпимая боль, словно током ударило. Но боль тут же отошла, сменившись изумительным зрелищем перед глазами. Тысячи и тысячи разноцветных огоньков замигали вокруг Алексея Митрофановича, переливаясь дивными, невиданными красками. Может, и не перед глазами, может, это все в голове старика – не важно, уж больно красивы были огоньки. «Ишь ты, какая красота! – думал Митрофаныч. – Салют, что ль кто устроил?».
Но салют продлился недолго. Как бы само собой, Митрофаныч оказался в длиннющем, светлом коридоре. Ни какого цвета коридор, ни из каких материалов сделан, старик так и не мог понять, одно понятно: светлый. Он стоял в длинной очереди каких-то людей, а впереди едва виднелась стойка, что-то вроде регистратуры в поликлинике.
И снова, как бы в одночасье, как бы само собой, Митрофаныч оказался возле этой самой регистратуры. За стойкой сидела какая-то женщина, не пойми во что одетая, не пойми какого возраста, с собранными в «гульку» волосами. «На докторшу нашу похожа», – подумалось Митрофанычу. Докторша, вся обложенная какими-то папками и бумагами, что-то писала, не поднимая взгляда на старика.
– А вот и Алексей Митрофанович пожаловал, – сказала она, не отрываясь от работы.
– А я чего, в больнице, милочка? – поинтересовался у нее старик.
Дама на мгновение оторвала глаза от бумаг и пристально, словно рентген, взглянула на старика, просветив его насквозь.
– Докторша! – хмыкнула дама. – Отлечился уже, поди, болезный. Хватит!
– Так это я чего? – забеспокоился Митрофаныч. – Это я того… как бы это…?
– В процессе, – бросила докторша старику, не отрываясь от писанины.
– А где ж тогда эта, безносая, с косой? – недоумевая, вопрошал Митрофаныч.
Барышня снова оторвала взгляд от бумаг, взглянув на старика уже как-то недобро.
– А Харона с лодкой тебе не подать, эстет деревенский?! – возмутилась она. – Эка, требовательные пошли! Тому тоннель со светом, тому сады райские. Скажи спасибо, что салют устроили!
– Спасибочки конечно, да только я не заказывал, – ответил виновато старичок.
– А тебя и не спрашивали! – отрезала дама. – Сюрприз на дорожку. И вообще, – продолжила она, уже копаясь в бумагах, – давай сюда свое согласие, не задерживай мне очередь!
