Дорогая Мэри!
Посылаю тебе эти записки, так как не знаю, что с ними делать. Признаться, мне бы хотелось, чтобы они увидели свет. Истинный гений прячет, вероятно, свои работы от людей в мастерской, но я не гений, а всего лишь заурядный портретист, потому и решил обратиться к тебе за помощью. Я уверен, что как человек, знающий толк в литературе, ты определишь, чего стоит моя рукопись.
Прочитав это, ты поймешь, что я последовал совету Баджа. Помнишь его слова о том, что мне стоит попробовать себя в иной сфере деятельности? Вот я и сотворил литературный портрет – но, боюсь, он не вполне получился. Впрочем, я целиком полагаюсь на твое мнение. Если мой опыт покажется тебе неудачным – что ж, значит, я не писатель. Но если ты найдешь, что он имеет форму – наличие которой в произведении и ты и я почитаем признаком искусства, – опубликуй его, пожалуйста.
Все имена в рукописи – настоящие, но ты можешь изменить их, если захочешь. Хотя в этом нет никакой необходимости – кто, интересно, станет возражать? Только не Майкл. Что касается Дермота… Случись ему даже прочесть книгу, он никогда не догадается, что это о нем. По собственному признанию моей героини, ее история – самая типичная история на свете. Все это могло произойти с кем угодно. В конце концов, не сюжет меня заинтересовал, а Селия…
Видишь ли, мне хотелось нарисовать ее портрет на холсте, но по некоторым причинам это оказалось невозможным, и я решил действовать другим способом. Мне пришлось довольно трудно: временами все эти слова, предложения и точки с запятыми выводили меня из терпения, но я не сдавался.
Я описывал историю Селии с двух разных точек зрения – своей и ее. Думаю, я имел право говорить от ее имени, потому что обстоятельства сложились так, что я узнал ее очень близко и иногда у меня даже появлялось ощущение, что я проник в самую ее душу, что я и Селия – это один человек… Именно возможность вести повествование с двух разных позиций и привлекала меня в этой затее больше всего. Но я часто думал о том, как хорошо быть Богом и знать истину наверняка.
Автор, конечно, и есть Бог по отношению к своим персонажам, которые целиком находятся в его власти, – по крайней мере, он так считает. Но и они способны его удивить. Интересно, можно ли удивить настоящего Бога?
Ну все, моя дорогая, не буду больше надоедать тебе своими пространными размышлениями. Выполни, пожалуйста, мою просьбу.
Я одинокий остров в океане,
где птицы отдыхают по пути на юг.
Проводят ночь, а утром ветер с норда
их снова поднимает на крыло
и гонит дальше в море.
Бывают ли у вас провалы в памяти? Случается ли вам мучиться смутным беспокойством, причину которого вы никак не можете вспомнить, но точно знаете, что она существует?
Подобное чувство испытывал и я, возвращаясь в город по белой извилистой дороге. Оно возникло у меня еще высоко над морем, на плато, где стояла вилла, утопающая в зелени парка, и откуда я начал спуск. С каждым шагом оно нарастало, все настойчивее требуя определения. Наконец, когда пальмовая аллея вывела меня на пляж, я остановился. Сейчас или никогда, решил я. Неясное пятно, серой бабочкой маячившее в глубине моего сознания, должно было подвергнуться анализу и дефиниции, иначе я рисковал потерять его след навсегда.
Я начал делать то, что обыкновенно делают люди, пытающиеся что-то вспомнить, то есть принялся с самого начала перебирать по порядку все, что произошло за день.
Итак, с утра я отправился в горы. Солнце пекло мне затылок, пот заливал глаза, пыль клубилась под ногами – все как обычно. Я поднялся на плато, где росли старые, огромные, черные на фоне неба кипарисы, окружавшие виллу, и двинулся по чуть заметной в траве тропинке к небольшой площадке над самым обрывом. Там, в тени развесистой сосны, стояла скамейка, и можно было отдохнуть и насладиться пейзажем. К моему удивлению и некоторой досаде, место оказалось занятым – на скамейке сидела женщина. Она обернулась и посмотрела на меня. Англичанка. Чувствуя себя обязанным сказать хоть что-нибудь, я пробормотал дежурную банальность:
