Марина, до! До – детства, до – судьбы,
до – ре, до – речи, до – всего, что после…
Белла Ахмадулина, «Уроки музыки»
Человеческая жизнь заполнена заурядными моментами, пролетающими мимо сознания, как мошкара, – мы их не замечаем, пока не кусаются. Миги исчезают, как дым, вышедший из печной трубы, как лед, обреченный растечься лужицей на детской ладошке. Но бывают впечатления, которые не тают, а остаются с тобой навсегда, живут в памяти годами, прежде чем переродиться в нечто большее, чем мимолетный взгляд, упавший на необычную крылатую тварь.
Когда я однажды озадачилась, как бы назвала книжку, задумай я оформить свои буйные мысли-скакуны во что-то вроде «Записей и выписок» Михаила Гаспарова (представляете себе, во что-то вроде записок Гаспарова, какова амбиция, не очуметь ли?!), то уткнулась головой в стоящее ныне на обложке название. Этот дневник по праву первородства был важен и не мог стать секретным, даже не собирался. Раз уж ты готов поделиться с миром сокровенными мыслями, уложенными в некую, пусть самую простую систему, то, безусловно, жаждешь, чтобы кто-нибудь оценил твое чуть по-новому собранное из банальностей и общих мест построение.
Так что, какая уж тут тайна?
И получился он действительно нечаянным – стихийным. Просто я шла-шла, а потом вдруг поняла: будет именно так, назовем мы его эдак, а структуру, значится, планируем во-о-от такую. Аллилуйя!
Ну и, наконец, последнее вводное занудство из длинного ряда занудств последующих. Не бывает в русском литературном языке слова «нетаянный», но мы ведь голосуем душой и рублем за неологизмы, правда? Собственный язык, как некая персональная тайна, приятно холодящая язык мятной сладостью, выделяет тебя из всего человечества, но одновременно и делает членом сообщества таких же филологически чокнутых, как ты сам. (О, как же я люблю «вкусные» английские слова «dignity» – «достоинство» и «community» – «сообщество», я бы потомкам бриттов и англосаксов за попытку объединить в себе ограниченно личное, индивидуальное и общественное медаль дала!) В прелестной венгерской книжке «Заколдованная школа» брат главного героя, мечта платного логопеда, непроизвольно переставлял слоги и радостно кричал перед трапезой: «Подиморры!» Мне по сю пору нравится называть томаты «подиморами». Но не себе под нос, интеллигентным полушепотом, а вслух, чтобы все услышали: «Подиморрры!» Сами попробуйте, оцените эффект жизнеутверждающего томатного клича.
Вот и я в один непростой день научилась громкой, в голос, речи.
Нет, что это такое происходит, а?
Илюшка почти до четырех лет разговаривал очень плохо. Теперь ему четыре с половиной, и как он использует эту свою новообретенную способность?
Намедни с утра состоялся диалог: «Илюша, сейчас я сварю кашку, и будешь есть». Илья: «Я не хочу кашку. И какао тоже не хочу. Может быть, компотик? Я думаю, я смогу конфетку. Думаю, розовую или зеленую». Мыслитель, колобок в бок.
Сейчас про то блаженное время, когда слова никак не хотели вылетать изо рта, будет экспансия художественной реальности. Практически взрыв нежно-розового, палевого художественного пространства в равнинах тягостного и совершенно конкретного черноземного быта. Готовы? Приступаем.
Про Илюшку
Жил-был на белом свете мальчик Илюшка. Было у него две ручки, две ножки и светлая головушка.
Собрался как-то Илюшка гулять, на ножки резиновые сапожки надел.
Вот обулись ножки в сапожки и вниз по ступенькам вприпрыжку побежали: «Один, два, три. Один – два – три. Одиндватри – одиндватри – одиндватри!». А ручки – пухленькие ручки – знай помахивают: «Вот так. Вот так».
Выбежал Илюшка на улицу, к луже бежит, чтобы по ней прыгать, как маленький поросенок Джордж. А лужи-то и нет! За ночь снег выпал. Ножкам в резиновых сапожках по сугробам ходить неприятно. Надо домой бежать.
